– Месье Казанова мне часто рассказывал про его счастливую встречу с русской фрейлиной в Венеции.

К лицу Александры вернулась краска.

– Правда?

– Эта встреча для него много значила.

– Я знаю, что… – она поднесла платок к глазам, – то есть я… я ему писала потом.

– Очевидно, его в Венеции уже не было.

– Странно. Он так любил свой город. Почему же он уехал?

– Вы, наверно, знаете, какой у него был темперамент. Дело в том, что он поругался с некоторыми особами и был вынужден покинуть республику, чтобы избежать сурового наказания. Вы представляете, какого.

– А что именно произошло?

– Он оскорбил одного влиятельного господина, Джанкарло Гримани, опубликовав повесть, в которой рассказывается в скрытой, но понятной форме, что отец Джанкарло, Микеле, был на самом деле отцом месье Казановы. А отец Джанкарло был какой-то незначительный человек.

– Ужас!

– Месье Казанова покинул Венецию в 1783 году и больше не возвращался. По этой причине он не получал Ваши письма.

– И месье Гримани ему никогда не простил?

– Месье Казанова однажды ему написал, принося свои самые глубокие и искренние извинения. Но письмо осталось без ответа.

Граф прочистил горло.

– И тогда он переехал к Вам и стал Вашим библиотекарем?

– Не сразу. Сначала он был секретарем венецианского посла в Вене. Мы там и по знакомились.

Александра посмотрела в окно на далекие горы и вздохнула, освобождаясь от накопленного напряжения.

– Я уверена, граф, что ему рядом с Вами было очень интересно.

У графа мелькнула любопытная улыбка.

– Вы думаете?

– А что, нет? Он сам упомянул Вашу замечательную библиотеку. Вы мне кажетесь человеком очень эрудированным, как и он.

– Благодарю, мадам. Я пытался сделать все, чтобы его жизнь в этом замке была нескучной. Но, как Вы знаете, Джакомо Казанова был человек непростой. У нас были хорошие отношения. У него была пенсия – тысяча флоринов в год. Он мог заниматься, чем хотел, встречаться, с кем хотел. У него не было никаких ограничений. Его основная работа заключалась в удовлетворении моих научных и эстетических интересов. Для этого у него было двадцать пять тысяч книг.

– О!

– Но его многое раздражало и даже обижало. Маленькие, незначительные вещи.

– Что именно?

– Например, недоваренные макароны, непонятое мною его выражение на немецком языке, звук охотничьего рога, извозчик, не успевший ему сказать «спасибо», и так далее. Отношения с горожанами и слугами этого замка были неважные. Люди смеялись над его манерами, шутили над его привередливостью, его акцентом. Однажды он страшно поругался с дворецким, дело чуть не дошло до поединка. Месье Казанова был человеком другого поколения, другой культуры, из старого мира.

Граф улыбнулся ностальгически.

– Пожалуй.

– Я помню случай, одно недоразумение, в котором вина действительно была моя. Да-да. Однажды я принимал гостей, и к нам присоединился месье Казанова. Шел живой разговор. У всех было отличное настроение. Играла музыка. Затем, когда все сели за стол ужинать, выяснилось, что мест за главным столом для всех не хватает. Я попросил месье Казанову сесть за отдельный стол с адъютантом одного генерала. Вы бы видели, мадам, как он разозлился потом. Полгода он со мной не разговаривал. Полгода! Он общался только со своими фокстерьерами.

– Ах!

– Чтобы искупить свою вину я представил его императору Иосифу II.

– Какая честь!

– Еще какая! Я помню, они разговаривали на тему покупки дворянских титулов.

– Он хотел…

– Не знаю, не знаю. А после смерти Иосифа мы присутствовали на коронации Леопольда.

– Как я рада за него!

– Он не был одиноким здесь. К нему приезжали друзья из Вены, из Праги, из Дрездена. Приезжали его племянники – дети его брата Джованни, который занимал престижный пост директора Дрезденской художественной академии. К сожалению, с самим братом у месье Казановы испортились отношения.

– А из Венеции? – у Александры засверкали глаза. – Из Венеции к нему приезжали?

– Конечно! Всегда заезжали актеры, музыканты. Однажды даже гостил либреттист Моцарта Лоренцо да Понте. Я его потом встретил в Лондоне. Милейший подлец!

Граф засмеялся, и Александра с ним.

– Как хорошо, Ваше Сиятельство, что он был в постоянном контакте с людьми. Ведь, прочитав его письмо, у меня сложилось впечатление, что он был совсем одиноким в этом замке.

– Одиноким? Джакомо Казанова? Никогда! Я Вас уверяю, он ненавидел одиночество. Именно по этой причине он никогда не стал философом, мне кажется. Чтобы быть философом, надо любить свое одиночество.

– Интересный вывод.

– Из Венеции ему тоже постоянно поступали письма. До последнего дня ему писал его друг Пьетро Дзагури.

– Правда?

– Из Венеции ему первое время писала одна женщина – Франческа. Не помню ее фамилию. Это было когда он только что переехал в Дукс.

Граф проверил реакцию Александры и заметил, как на секунду у нее задрожали ресницы.

– Франческа, граф?

– Вы ее не знали?

– Не помню.

– Я точно не знаю, какое отношение она имела к месье Казанове. Он ее упомянул пару раз, когда мне рассказывал про свои последние годы в Венеции, очень бегло, но не без эмоций. Несомненно, у них была какая-то привязанность, потому что герр Волборн мне сказал, что месье Казанова ей постоянно посылал деньги. А после смерти месье Казановы герр Волборн нашел пачку писем от Франчески в его письменном столе. Тридцать с лишним их было.

– О, – Александра потупила глаза.

– Простите, я не хотел…

– Нет, что вы, граф!

– Вы спросили, и я…

– Да, конечно. Расскажите что-нибудь еще, пожалуйста. Расскажите, чем он еще тут занимался. Ведь, будучи Вашим библиотекарем, он наверно и сам писал. Он же был писателем. Вы знаете, да?

– Я помню, когда он переехал ко мне он работал над трактатом, «Разговор мыслителя с самим собой», который мне показался малооригинальным. Зато, на меня произвело большое впечатление его автобиографическое сочинение «История моего побега из тюрьмы Пьомби». Он очень удачно описывал детали. Он был очень тонким наблюдателем.

– Я согласна. Вы читали его «Дуэль»?

– Конечно! Это тоже сильное произведение. Потом, когда он начал заниматься физикой и математикой, мне кажется, он вышел за пределы своей личности. Все его работы, изучающие куб и шестиугольник, были дилетантскими, если вы позволите мне быть откровенным. А когда он начал опровергать Ньютона – это вообще было смехотворно.