– Заходите, присаживайтесь, Александра Алексеевна. Вы знакомы с Михаилом Афанасьевичем? – спросила начальница деловым тоном.

Александра посмотрела на мужчину, стоящего возле письменного стола.

– Да, конечно, – ответила она.

– Михаил Афанасьевич желает с Вами поговорить.

– Я в его распоряжении.

– Я Вас оставлю на несколько минут.

Начальница вышла.

Графу Михаилу Афанасьевичу Чернышеву было слегка за пятьдесят, но его любознательные, чистые и молодые глаза и резвая походка придавали ему вид человека, не достигшего еще и сорока. Он был чрезвычайно вежлив и совестлив со всеми, избегал чиновнического тона и вообще пользовался симпатией и учительниц, и самих смолянок, когда заходил в институт. Он порой даже был стеснителен, скорее, из-за своего выпячивающегося брюшка и двойного подбородка.

– Александра Алексеевна, – Чернышев пригладил свои пышные бакенбарды и сел за стол, задерживая взгляд на приятной фигуре учительницы. – Вы меня знаете, Александра Алексеевна. Я человек достаточно прямолинейный и даже в какие-то моменты простодушный. Что, конечно, может быть, не всегда хорошо. И, вообще, я стараюсь не интересоваться тем, что меня не касается.

– Михаил Афанасьевич, вы так загадочно говорите, что даже дельфийскую сивиллу, по сравнению с вами, можно понять с первого слога.

Александра так радушно улыбнулась, так ярко засияли ее голубые глаза, что у Чернышева в горле образовался комок.

– Спасибо, Александра Алексеевна. Спасибо за это смешное и удачное сравнение. Я… я просто хотел Вас осведомить, что… ну, Вы, наверное, сами заметили, что наше общество принимает все более и более… то есть оно, так сказать, обороняется, да, это правильное слово, обороняется в связи с событиями во Франции.

– Да, я понимаю, о чем Вы говорите.

– Как Вы знаете, государство наше стало строго относиться к некоторым явлениям в нашем обществе, следовательно, некоторые порядки, как вы заметили, должны быть регламентированы.

– Да, конечно.

– Например, обращение к государю или… или корреспонденция. Корреспонденция из-за рубежа, точнее. Она должна быть перлюстрирована. Я лично не согласен с этими мерами, но таково решение нашего государства.

– Я все это прекрасно понимаю, Ваше Сиятельство. Но при чем здесь я? Мне из-за рубежа никто не пишет.

Она вновь улыбнулась.

– О? – Чернышев задумался, и, почувствовав, что слишком целеустремленно смотрит на Александру, сразу опустил голову, стараясь найти что-нибудь на столе. – Я… ну, да. Да. Дело в том, Александра Алексеевна, что… что меня попросили с Вами поговорить. Вы понимаете, да? Ой, мне так неудобно. Простите меня, ради бога.

– Что случилось, Михаил Афанасьевич? – взволновано поинтересовалась Александра.

Видя, как от волнения поднималась ее грудь под белой льняной блузкой, Чернышев смутился и повернулся к окну.

– У Тайной экспедиции, Александра Алексеевна, есть к Вам пара вопросов, вопросов по поводу одного письма, Вам адресованного. Письма, Вам написанного из-за рубежа.

– Из-за рубежа! Кем?

– Тут ничего страшного нет, просто…

– О чем идет речь, Михаил Афанасьевич? Что это за письмо? Кто его написал?

– Я сам ничего не понимаю. Я не понимаю, почему надо было его перлюстрировать. Ведь письмо написано из Священной Римской империи. Это же Габсбурги, наши союзники.

– Из Священной Римской империи?

Чернышев достал письмо из мундира.

– Более того, из Дукса, в Богемии. Из замка графа Иосифа Карла фон Вальдштейна.

– Кого?

– Вы с ним незнакомы?

– Нет.

– Как? Вы к нему не имеете никакого отношения?

– Нет, Михаил Афанасьевич. Я даже не знаю, кто он такой. Клянусь Вам!

По ее чистым, искренне взволнованным глазам Чернышев понял, что на самом деле она не знает Вальдштейна.

– Граф Вальдштейн – камергер римского императора.

– Что! – Александра приятно удивилась, рукой прикрывая свой разинутый рот.

– Видите, Александра Алексеевна, если бы письмо было написано самим графом Вальдштейном, скорее всего, господа в Экспедиции его бы не открыли. Но у них возникло подозрение, когда они заметили, что ваш адрес, так же как и обратный адрес, написан по-французски. А все французское, как вы знаете, сегодня вызывает подозрение, и не только в России. Почему же не по-немецки, подумали они? Почему граф Вальдштейн, зная, что происходит в Европе, будет писать в Россию по-французски?

Чернышев дал Александре конверт:

– Да, Вы правы, Михаил Афанасьевич. Все написано по-французски.

– И когда они увидели французский текст, они… ну…

– Да, я понимаю, Михаил Афанасьевич.

Александра достала письмо из конверта.

– Слава богу, письмо не имеет, как мне сказали господа, никакого политического характера, – с облегчением вздохнул Чернышев, изучая обеспокоенные глаза Александры.

Александра бегло пробежала по трем листам.

– Да, странно, тут все по-французски.

Когда она дошла до последних строк и ее глаза остановились на имени отправителя, Чернышев заметил, что она покраснела и задержала дыхание, и веки сначала закрылись, а потом широко открылись.

– Александра Алексеевна, – сказал наконец Чернышев четко, сосредоточено, стараясь не подпадать под влияние бесподобной красоты сидящей напротив женщины, – я не хочу, чтобы Вас больше беспокоили.

– Спасибо, Михаил Афанасьевич.

– Можно тогда я Вам задам один вопрос? Клянусь богом, я не читал это письмо.

Александра улавливала каждое движение его глаз.

– Я слушаю.

– Александра Алексеевна?

– Да?

– Когда Вы в последний раз видели человека, который написал Вам это письмо?

Александра опять взглянула на имя отправителя.

– Давно, Михаил Афанасьевич. Очень давно.

– А подробнее?

– Как минимум пятнадцать лет назад.

– Вы уверены?

– Да, я уверена.

Возникла длинная пауза.

– Спасибо, Александра Алексеевна.

– Если у Вас больше нет вопросов, я…