Вероятно, на решение Меншикова повлияли и личные факторы. После поражения на Альме порядок и воинская дисциплина в Севастополе значительно ослабли: везде царило лихорадочное возбуждение, в воздухе пахло бунтом. «Утром 21-го числа, — рассказывал Ходасевич, — в городе воцарился настоящий хаос; на улицах буянили пьяные матросы». Более неприятными были крики, что «Меншиков продался англичанам и специально проиграл сражение на Альме, вызвав неразбериху отсутствием приказов во время боя». Ни один главнокомандующий не пожелает, чтобы его называли предателем, но у Меншикова не хватило уверенности в себе и достоинства, чтобы выйти к войскам и жителям города. По свидетельству Ходасевича, в противоположность Меншикову Корнилов «один пытался восстановить порядок и спокойствие среди жителей»[430]. Ситуация требовала решительных мер: трактиры и питейные заведения были закрыты, а все запасы алкоголя уничтожены. По предположению Альберта Ситона, Меншиков, видимо, рассудил, что «воинская дисциплина может быть восстановлена, только если русского вывести из состояния безопасности и бездействия и заставить маршировать в присутствии врага»[431]. Но скорее всего, это преувеличение, поскольку в городе было очень много работы. Из солдат, матросов, заключенных и жителей города формировались команды для строительства городских укреплений, и они трудились «словно муравьи».

Меншиков не оставил записей своих решений. Он также не объяснял их причин ни штабу и подчиненным, ни тем, кому он как будто доверял. В любом случае русский главнокомандующий приказал основным силам армии покинуть город в ночь с 24 на 25 сентября 1854 г. Это был сознательный риск, а не авантюра, поскольку на закате русские аванпосты наблюдали, что союзники все еще стоят лагерем в долине Бельбека; костры там горели всю ночь. В остальном данные русской разведки о диспозиции и вероятных намерениях союзников были в высшей степени отрывочными. Армия русских состояла из авангарда численностью тринадцать тысяч человек и основных сил 6-го корпуса под командованием Горчакова; впереди шла 17-я дивизия Кирьякова. Войска двинулись на восток от Севастополя, переправились через Черную речку возле Инкермана, а затем поднялись на Мекензиевы горы до дороги на Бахчисарай. Полк Ходасевича участвовал в опасном ночном переходе по пересеченной местности. Ходасевич так описывал опасности, поджидавшие солдат при приближении к Мекензиевой ферме: «Здесь дорога узкая, с обрывом с одной стороны, и, поскольку ночь была темной, несколько человек сорвались и разбились насмерть»[432].

Кто же остался защищать Севастополь? Основная часть армии ушла, и в городе остались только флот со своими экипажами и несколько разрозненных армейских подразделений. В их числе были четыре резервных батальона 13-й дивизии, которая «понесла серьезные потери на Альме», «четыре учебных батальона той же дивизии» и батальон Тарутинского полка[433]. В дополнение к этому списку, приведенному Ходасевичем, в Севастополе, по всей видимости, остались два батальона морской пехоты и инженерный батальон, которые были развернуты на Альме и вернулись в город. Общая численность вооруженных защитников Севастополя составляла около шести тысяч человек. Оборона после сражения на Альме оставалась слабой. На северной стороне в оборонительных сооружениях, в том числе разрушающемся Звездном форте, находились только резервный батальон, инженерная рота и «плохо вооруженный и неорганизованный отряд моряков»[434]. Этот сектор был более уязвим для атаки, чем оборонительные сооружения на южной стороне Севастопольской бухты, защищавшие военно-морской порт и город. Удивительно, но этот критически уязвимый пункт остался неизвестным союзникам. Такое отсутствие разведывательных данных выглядит очень странно, если вспомнить, что до высадки на крымском берегу захват Звездного форта играл важную роль в планах союзников. Сомнения и споры как относительно цели, так и метода мешали союзникам принять согласованное решение после сражения на Альме. Результаты этих разногласий определили исход Крымской кампании и всей войны. Продолжительная осада Севастополя (с октября 1854 г. по сентябрь 1855 г.) — не входившая в планы союзников — привела к более серьезному ослаблению России, чем стремительный рейд, задумывавшийся изначально. Таким образом, скорее по воле случая, чем намеренно, союзники избрали образ действий, который обескровил противника, хотя и обошелся очень дорого им самим. На первый взгляд может показаться, что битва за Севастополь служит примером победы стратегического изнурения над оперативным маневром, но на самом деле это два взаимодополняющих аспекта войны.

БЕРГОЙН И РОКОВОЙ ФЛАНГОВЫЙ МАРШ СОЮЗНИКОВ

Решение не наступать сразу же на Севастополь после победы на Альме, бывшее предметом ожесточенных дебатов среди командования союзников, и сегодня остается спорным вопросом исторических исследований. Согласно первоначальному плану, который был представлен первым лордом Адмиралтейства Грэмом, британские и французские силы должны были нанести решительный удар по Севастополю и захватить его, разрушив военно-морскую инфраструктуру города и затопив корабли Черноморского флота[435]. План подразумевал захват Звездного порта на северном берегу, что считалось ключом к прорыву оборонительных укреплений Севастополя. Изначально задумывалось, что эта операция будет иметь характер скорее стремительного рейда, чем длительной кампании в Крыму[436]. Дело в том, что время и ресурсы союзников были ограниченны — они позволяли достичь поставленной цели лишь до прибытия к русским серьезных подкреплений и до наступления зимы. Отказ от решительного удара, оперативного подхода, основанного на стремительности и дерзости и использующего растерянность и беспорядок в русской армии после сражения на Альме, был чреват изменением хода и продолжительности всей операции и превращением ее в долгую кампанию. Несмотря на то что решительный удар представлял собой, как проницательно заметил историк военно-морского флота Эндрю Ламберт, «единственный жизнеспособный метод взять Севастополь имеющимися силами», Бергойн с самого начала не верил в этот план. С учетом того, что союзникам так и не удалось захватить весь Севастополь, несмотря на 349-дневную осаду, вывод Ламберта, что «столкновение плана [Бергойна] с идеей стремительного рейда привело к неудаче обоих», следует признать верным[437].