Сопоставляя эти данные, С. Дембски делает три интересных, хотя и не бесспорных вывода. Первый: «видимо, именно в этот день… было принято решение об интенсификации переговоров с Германией и осуществлении поворота в советской внешней политике». Второй: «может быть, именно в ходе этого совещания Литвинова попросили подать просьбу об отставке»; следущий раз он был у Сталина только 3 мая, т.е. в самый день отставки. Третий: «для Сталина, убежденного в необходимости заключения соглашения с Гитлером, взгляды Мерекалова наверняка дисквалифицировали его как советского представителя в Германии. Неудивительно, что в Берлин он уже не вернулся».[268]

Даьнейшее ведение переговоров было поручено временному поверенному в делах Георгию Астахову.

«Человек, без которого не было бы пакта»

Для заглавия этого раздела я воспользовался словами Л.А. Безыменского, впервые давшего в книге «Гитлер и Сталин перед схваткой» развернутую характеристику незаурядной личности Астахова. Дворянин, пролеткультовец, дипломат, журналист, он служил в Анкаре, Токио (немного о нем есть в мемуарах Беседовского), Лондоне, был первым советским полпредом в Йемене, а в мае 1937 г. по рекомендации Литвинова был назначен советником в Берлин. За границей имя Астахова было известно – в первую очередь благодаря сборнику «Нацистско-советские отношения» – куда больше, чем на родине, где о нем предпочитали не вспоминать: сначала как о репрессированном (сталинская «благодарность»!), потом как об одном из авторов «неудобного» пакта (пост-сталинская «политкорректность»!).

5 мая Астахов был принят Шнурре уже в качестве поверенного в делах. Разговор шел о поставках с заводов «Шкода» и об отставке Литвинова. Согласно записи Шнурре, Астахов «особенно подчеркивал большое значение личности Молотова, который ни в коем случае не является специалистом по внешней политике, но который, тем не менее, будет оказывать большое влияние на будущую советскую внешнюю политику». В письме Астахова Молотову от 6 мая об этой встрече не говорится; речь идет лишь о неких «иностранных (в том числе немецких) собеседниках» и германской прессе. Можно сделать вывод, что опубликованы не все советские документы по интересующей нас проблеме, но не будем переходить в область беспочвенных предположений.

9 мая Астахов встретился с заместителем заведующего отделом печати МИД фон Штуммом и представил ему нового представителя ТАСС в Берлине И.Ф. Филиппова, написавшего позже «Записки о «третьем рейхе», в которых под толстым слоем пропагандистских штампов и «мудрости задним числом» можно обнаружить кое-какие любопытные наблюдения и признания. Разговор «не в пример обычной практике» (замечание Астахова) свернул на «общеполитические темы, в частности о германо-советских отношениях». Штумм напирал на изменение тона германской прессы в отношении СССР, но Астахов, по его собственным словам, «отведя или взяв под сомнение большинство из них, отметил, что, даже условно допустив некоторые из них, мы не имеем пока никаких оснований придавать им серьезное значение, выходящее за пределы кратковременного тактического маневра». В письме Потемкину 12 мая он отметил, что «немцы стремятся создать впечатление о наступающем или даже уже наступившем улучшении германо-советских отношений», приведя в пример изменение тона германской прессы, полностью подконтрольной властям, сдержанность Розенберга в «последнем сугубо идеологическом выступлении», удовлетворение претензий по поводу заказов у «Шкода» и внимание Штумма – «несомненно, не без указаний свыше». С выводами Астахов не спешил: «Отмечая эти моменты, мы, конечно, не можем закрывать глаза на их исключительно поверхностный, ни к чему не обязывающий характер», – но испрашивал разрешения на вступление в игру: «Я думаю поэтому, что Вы не станете возражать, что я в ответ на некоторые заигрывания со стороны немцев и близких к ним лиц отвечаю, что у нас нет пока оснований доверять серьезности этого «сдвига», хотя мы всегда готовы идти навстречу улучшению отношений». Молотов и Потемкин, насколько можно судить, не возражали, но документы на сей счет в печати неизвестны.

15 (по германской записи, 17 – странное несовпадение!) мая Астахов снова беседовал с Шнурре – на сей раз о статусе советского торгпредства в Праге. Но до того произошел один примечательный эпизод: 10 мая полпред в Турции А.В. Терентьев сообщал в НКИД о разговоре с германским послом Папеном, бывшим рейхсканцлером. Никогда не проявлявший ни малейших прорусских симпатий, тот вдруг заявил: «Идеологии надо оставить в стороне и вернуться к бисмарковским временам дружбы. СССР и Германию не разделяют никакие противоречия».[269] Вряд ли он сделал это по собственной инициативе…

Разумеется, Астахов и Шнурре говорили о перспективах двусторонних отношений (в записях каждый опять приписывает иницативу другому). Шнурре заявил, что собирается в Москву и хотел бы встретиться с Микояном, и повторял, что «Германия не имеет никаких агрессивных намерений в отношении СССР и хочет их улучшить» (запись Астахова). Астахов же, судя по записи Шнурре, «подробно объяснил, что в вопросах международной политики у Германии и Советской России нет противоречий и поэтому нет никаких причин для трений между двумя странами», ссылаясь при этом на Рапальский договор и советско-итальянские отношения.

Снова возникает вопрос, какой записи верить? Попробуем поверить обеим. Заявления Астахова в изложении Шнурре можно объяснить в свете его письма Потемкину. Кроме того, будучи опытным дипломатом и хорошо владея немецким, он был куда свободнее в общении, нежели плохо знавший язык, неискушенный и неуверенный Мерекалов.

20 мая Шуленбург посетил сначала Молотова, потом Потемкина, к которому явился «растерянный и смущенный». Посол заговорил о предстоящей поездке Шнурре, но Молотов, судя по его же записи, резко оборвал его: «Я сказал послу, что о приезде Шнурре в Москву мы слышим не в первый раз… Экономические переговоры с Германией за последнее время начинались не раз, но ни к чему не приводили. Я сказал дальше, что у нас создается впечатление, что германское правительство вместо деловых экономических переговоров ведет своего рода игру; что для такой игры следовало бы поискать в качестве партнера другую страну, а не правительство СССР. СССР в игре такого рода участвовать не собирается». Молотов заявил о необходимости «соответствующей политической базы», необходимой для успеха экономических переговоров. Сказанное, видимо, подействовало на Шуленбурга, тем более что исходило оно от главы не одного только внешнеполитического ведомства, но всего советского правительства. После этого послу ничего не оставалось как идти «плакаться» к Потемкину, хотя в записи беседы, посланной в Берлин, он старательно подчеркивал ее «дружественный» характер.

Получив меморандум Шуленбурга об этих разговорах, в Берлине задумались, что делать дальше. Между 22 и 26 мая Риббентроп подписал проект инструкций для посла, но они были отвергнуты Гитлером. Вот что рейхсминистр хотел довести до сведения Молотова в качестве «политической базы» дальнейшего диалога:

«В последние годы германская внешняя политика в основном определялась противодействием Коминтерну. Первой задачей национал-социализма было построение новой сильной Германии, абсолютно защищенной от проникновения коммунистических тенденций. Эта задача выполнена. Конечно, мы и впредь будем решительно подавлять любую коммунистическую агитацию внутри Германии и любое влияние Коминтерна извне.