– Есть хочешь? – интересуется Эйр тем же недовольным тоном.

Я ему настолько не понравилась? Или боится, что я соглашусь и съем его порцию? Может, он тут голодает? Присматриваюсь внимательнее, но особой худобы не вижу. Не похоже, что его недокармливают.

– Не очень, – на всякий случай ответ выбираю нейтральный, тем более не так уж давно ела.

– Пить? – не сдается мой сокамерник.

А вот от этого при всем желании отказаться не смогу. Поэтому, сглотнув вязкую слюну, по-прежнему имеющую солоноватый привкус крови, признаюсь:

– Очень.

– Код – два. Код – три, – снова четко произносит Эйрон.

Вот честно, я жду, что невесть откуда появятся те же самые руки и примутся нас кормить-поить. Но вместо этого в центре камеры флюоресцентно очерчиваются границы круга, а в его центре оказываются точно так же подсвеченные неглубокая тарелка и стакан.

– Вода для тебя, – объясняет принц, опускаясь на корточки перед этим своеобразным столом. Склоняется над тарелкой и…

И я отворачиваюсь, мучительно краснея и задыхаясь от обуревающих чувств. Да, конечно, меня смущает, что я вынуждена наблюдать процесс питания. Но куда больше возмущает, как именно Эйру приходится это делать. Это унизительно! И даже нет ложки, чтобы я могла хоть как-то помочь.

– Лучше не медли, – слышу едкий смешок. – Срок действия короткий, а на одноименные коды тайм-аут шесть часов.

Стараясь не смотреть на согнувшегося мужчину, я заставляю себя забрать стакан, чтобы залпом его выпить, поставить на место и снова отвернуться. И лишь когда боковым зрением замечаю, как погасло свечение, до меня запоздало доходит весь смысл сказанного.

– Вы сказали тайм-аут? Значит, вы теперь шесть часов будете без воды? И в туалет не сможете сходить? – ахаю в ужасе. – Как же так? Может, раз нас здесь двое и код сработает дважды?

– Ну попробуй, – недоверчиво хмыкает Эйр. А когда я, испробовав все комбинации, растерянно молчу, он качает головой, добредает до стены, приваливается к ней спиной и опускается на пол.

– Это неправильно! – тихо негодую я, едва не плача. – Зачем меня посадили сюда? Чтобы лишить вас того немногого, что дает эта камера? Почему?

– Вот и мне хотелось бы это знать, – с таким явным подозрением бормочет принц, что я наконец понимаю причину негатива: он считает мое появление очередной подставой, которая дорого ему обойдется.

Не страшна тебе беда, если друга будет…

Два.

Мы сидим молча. Долго. Сколько именно? Сложно сказать. Может, час, может, больше. У меня нет при себе ничего, что могло бы помочь. Наверное, Эйрон по обслуживанию ориентируется – можно ведь назвать код и по наличию отклика все понять. Но пока он этого не делает. И потому я дремлю, привалившись спиной к стене, которая неравномерно подрагивает. Такое бывает, когда корабль выходит из подпространства, особенно если двигатели не самые мощные, а последними только громоздкие лайнеры обладают. Ну, хоть какая-то информация, по которой вывод можно сделать – летим мы на чем-то компактном, совсем небольшом.

– Принц Эйрон, – осторожно зову, когда от тишины начинает закладывать уши. – А вы не знаете, что это за корабль? Куда нас везут? Вы все время здесь находитесь?

– Обычно меня перемещают, завязав глаза, – отвечает он не сразу, словно я вырвала его из дремы. – Так что я плохой источник сведений. Но меня перевозят только на этом корабле. Сначала, после пленения, с орбиты Виона на Милбар, где мы с отцом работали в шахтах. После неудачных побегов – к месту встреч с Латалом, а потом в камеру, которая стала моим пристанищем. Где именно она находится, сказать сложно, но больше похоже на станцию, чем на лайнер или другой корабль. Но не планета точно.

– Ясно, – вздыхаю я расслабленно, но тут же напрягаюсь, вслушиваясь в новые, непонятные звуки. Гулкие, словно отзвуки от соприкосновения набоек сапог с металлизированным покрытием пола. Наверняка это они и есть, потому что, смолкнув, сменяются шелестом раскрывающегося проема.

– Ты! – Палец застывшего в нем вооруженного мужчины указывает на меня. – На выход!

Наручники, о которых я почти забыла, стягивают запястья, едва я шагаю за порог камеры. И я бы в этот момент с радостью свела руки перед собой, чтобы было удобнее, но конвоир решает иначе, дернув за плечи и вывернув их назад.

Тем же путем, которым вели меня сюда, мы возвращаемся в каюту-кабинет, где за столом сидит Дацам. Он словно и не уходил никуда – вчитывается в символы на экране, деловито перелистывая голостраницы. На нас бросает беглый взгляд, кивает и молча продолжает свое занятие. То ли действительно что-то важное читает, то ли видимость создает собственной значимости, чтобы мне страшнее было.

– Не буянил? – свернув наконец экран, милбарец смотрит на меня. Хотя вопрос адресован точно не мне, а охраннику, который немедленно отвечает:

– Никак нет! Оба вели себя спокойно. В камере было тихо.

– Оба? – непонимающе смотрит на него Дацам. – В ка… В камере?! – Растерянность моментально сменяется яростью, когда он понимает, что произошло. – Идиот! Я же сказал, посадить его в карцер!

– Вы сказали в камеру, – лепечет конвоир у меня за спиной.

– Я сказал в карцер! Я что, по-твоему, совсем дорада?!

Вопрос интересный, и ответ на него должен быть положительный. Ведь я прекрасно помню отданный им приказ.

Охранник наверняка тоже. Но спорить с разъяренным начальством себе дороже, оно и так в бешенстве. Проще проглотить оскорбления, вжать голову в плечи, повинуясь грозному: «Три дня гауптвахты! Марш отсюда, чтоб глаза мои тебя не видели!», выскочить из помещения и лишь там, за закрывшейся дверью, высказать все, что думает о подобном самодурстве.

Так мой конвоир и поступает. То есть последний пункт, конечно, мне для наблюдения недоступен, но я бы на месте незаслуженно наказанного вояки исключать его не стала.

Зато теперь мы остаемся с Дацамом наедине. Хорошо это или плохо? Наверное, ни то ни другое. В прошлый раз он меня и при свидетеле бил, сомнительно, что в его отсутствие будет вести себя деликатнее.

Потому на вставшего из-за стола и неторопливо приближающегося ко мне милбарца я смотрю настороженно, внимательно. Может, хоть уклониться получится, если решит продолжить избиение.

– Значит, пообщались уже, – раздраженно цедит он, останавливаясь совсем близко. Заложив руки за спину, покачивается с пяток на носки, видимо решив сначала поговорить. – Ну и как тебе папашка? Сам небось не рад уже, что свиделись?

Кто? Папашка? В смысле – отец? Он считает меня сыном Эйрона?!

– Что? Думал, не узнаем? – самодовольно лыбится Дацам, совершенно иначе расценив мое изумление. – Ты на свою физиономию в зеркало-то смотрел? Тут и экспертизы не нужно, чтоб сказать, что вы близкие родственники.