– Это я, Генри, – ласково сказала она. – Маргарет.

Что удивительно, он сейчас не лежал, как обычно, навзничь, а сидел на своей широченной кровати, в окружении небрежно разбросанных фолиантов и свитков.

– Я слышал нынче какие-то голоса. Хотел было встать, подойти, но… – Король пожал плечами, не в силах объяснить ту летаргию, что отняла у него всякую волю, превратив элементарную по сути задачу в непосильную.

Маргарет подоткнула юбки и присела на краешек кровати, оглядывая беспорядок на скомканном покрывале. Ее любопытство не укрылось от Генриха.

– Билли о лишении прав состояния, – с томной улыбкой к своей слабости пояснил он. – А вон там, в ногах, Хартия вольностей[8]. Мне их принесли, хотя не припоминаю, чтобы я их просил.

Маргарет принялась собирать свитки, скрывая раздражение. Ей-богу, надо будет найти и высечь того из слуг, кто принес эти документы королю. В обстановке строжайшей секретности она распорядилась, чтобы из архивов Лондона ей доставили огромный перечень бумаг, среди которых крылись те, что были ей действительно нужны. Поручение было выполнено, но так, что в итоге наиважнейшие свитки и манускрипты попали в руки не к ней, а к Генриху.

– Их запрашивала я, Генри. Не хотела, чтобы ты, будучи еще не совсем здоров, отягощал себя какими-то вздорными бумагами.

– Нет-нет, мне было очень интересно! – воскликнул король оживленно. – Я считай что весь день провел за чтением. От этих биллей о конфискации, дорогая, у меня просто волосы дыбом. Кровь стынет в жилах при чтении, что там творилось. Ты читала хронику о казнях Диспенсеров? Отца изрубили на куски и скормили собакам, а сына…

– Я не хочу об этом слышать, Генри, – прервала мужа Маргарет. – Но уверена, что своей участи они вполне заслуживали, коли стояли против своего Богом избранного короля.

– А мне кажется, что Диспенсеры стояли как раз за него. Они поддерживали Эдуарда II, но после того, как вышел билль, их сына протащили привязанным к лошадям, а затем на плоти ножом вырезали заповедь против греха. А потом…

– Генри, прошу тебя, не надо! Меня от таких вещей бросает в дрожь. Тебе нужно отдохнуть, а не распалять свои мысли этими жуткими картинами. Как ты теперь заснешь, со всеми этими сценами перед внутренним взором?

Король удрученно поник.

– Как скажешь, Маргарет. Извини. Я не хотел повергнуть тебя в смятение. А эти бумаги я отложу.

Она продолжала собирать листы в толстенную стопу, которую совала себе под руку. Один из свитков был скреплен старой железной застежкой; нечаянно об нее уколовшись, Маргарет от боли резко втянула зубами воздух. С кончика пальца закапала кровь, при виде которой ее муж ахнул и испуганно отвернулся. Маргарет сунула кровоточащий палец в рот и мысленно себя ругнула, когда увидела на белом покрывале красное пятно: одна капля туда все-таки попала. После Сент-Олбанса Генрих стал панически бояться вида крови. Сейчас пятна он еще не заметил, но если разглядит, то наверняка лишится сна.

Отложив бумажную кипу, она стала рыться в сундуке у изножья кровати, вытащив оттуда одеяла и еще одно покрывало – стеганое, от холода.

– Лежи спокойно, милый, – сказала она и, сноровистым движением сбросив запятнанное покрывало, укрыла ноги Генриха новым. Тот устроился поудобнее, и напряжение сошло с его лица. Он мирно зевнул, а Маргарет снова присела рядом и стала поглаживать ему лоб.

– Ну вот, видишь? – ласково укорила она – Ты у меня утомился.

– Только не убирай свет, ладно, Маргарет? А то я не люблю просыпаться в темноте.

– Разумеется, свечи возле твоей кровати останутся гореть. А если что, ты можешь сразу же позвать слуг: они всегда рядом.

Она продолжала поглаживать, и Генрих смежил веки.

– Маргарет, я люблю тебя, – уже сонно пролепетал он.

– Я знаю, – ответила она. Глаза ее отчего-то наполнились слезами.

Когда дыхание Генриха стало глубоким и ровным, королева неслышно вышла и унесла с собой бумаги в другую комнату. Там она поставила светильник на стол и углубилась в чтение: что же там, по итогам билля о конфискации, содеялось с семейством Диспенсеров. Когда при прочтении выяснилось, что билль вышел по велению королевы-француженки, переехавшей в Англию для замужества с Эдуардом II, Маргарет распрямила спину. Свой урок преподносила сама история. Вчитываясь в старинный текст, королева как будто слышала вековой давности голос своей соотечественницы. В безотчетном исступлении Маргарет, словно околдованная, так и просидела неподвижно до самого рассвета.

Солсбери отер свежевыбритое лицо холодным влажным полотенцем, смыкая поры и облегчая пощипывание от рэнкинской бритвы. Этим утром он со своим цирюльником об заклад не бился, а выдержал экзекуцию в полном молчании, встал и взмахом руки отослал его восвояси. Надо сказать, что в шестьдесят свой возраст Ричард Невилл уже ощущал. Каждое утро он по-прежнему с час упражнялся до пота, тренируя руку, чтобы была крепка, а суставы гибки. Мясистым он не был никогда, так что складки на лице хоть и намечались, но в жирные брылья не перерастали. Однако как ни усердствуй, а возраст все равно берет свое: силы были уже не те. А ведь когда-то мысли и решения были такими четкими и пронизывали, казалось, все насквозь, в точности давая понять, что и как нужно сделать для достижения намеченного. Ну а нынче… Нынче оставалось лишь покачивать головой в память о своей проницательности в молодые годы. Видно, жизнь в те времена была проще, а заботы сводились лишь к тому, чтобы семья была крепка, а линия Невиллов успешно внедрялась и прорастала в знатных домах Англии.

Как раз когда Рэнкин торопливо уходил, в комнату, чуть с ним не столкнувшись, вошла жена Элис и поставила на столик с зеркалом блюдо со свежими яблоками. Замок Миддлхэм славился своими щедрыми огородами, и сидр здесь делали такой отменный, что впору было им торговать. Но муж, как водится, заартачился и вместо этого разрешил слугам настаивать бочки с сидром в подвалах замка и употреблять себе на здоровье.

Элис смотрела, как Солсбери заканчивает отирать лицо и шею. Судя по рассеянности, с какой он глазел по сторонам и прикладывал к щекам полотенце, его занимали мысли – какие именно, оставалось выяснить, подойдя вплотную.

– Вид у тебя обеспокоенный, – вслух заметила Элис, беря у него полотенце и трогая за руку. Они были женаты уже без малого сорок лет и состарились вместе, по его словам, «в благородной упряжке». Этой фразой муж потешал ее много раз – он вообще выдумывал их во множестве, просто для того, чтобы Элис улыбнулась. Юмор за годы, может, и поистерся, а память и приязненность остались.

– Стоит ли удивляться, при нынешних-то передрягах? – нехотя процедил Солсбери.

Он стоял у окна, в которое лился горячий радостный свет. Неохватное песчано-желтое море созревших хлебов вокруг замка было обжито крохотными фигурками людей: шла жатва, и жнецы собирали на графских полях снопы золотистых пшеничных колосьев, сгружая их на конские возы. В какой-нибудь другой день этот вид доставлял бы Солсбери удовольствие – образ мира, бытующего именно так, как надлежит: люди берут у земли благо, в приятном предвкушении кувшинчика сидра или эля на закате дня. Беззащитно сквозила тронутая осенним багрянцем и желтизной листва деревьев. Сейчас Солсбери лишь рассеянно озирал все это отрешенными, насмешливо-грустными глазами.