Борюсь каждый гребаный день, за каждый съеденный ей кусочек. Кормлю с боем, буквально заставляю есть. Две недели прошло, а стрелки на весах все не растут. К врачу она отказывается идти, до скандала. Стоит услышать о больнице, в разъяренную фурию превращается. Но и лучше не становится. Не верю я ей, вижу, что—то не так. И я, бл*ть, не знаю, что с этим делать.

– На выходных крестины у Луки. Поможешь мне выбрать подарок малому?

Она поворачивается, губы кривит улыбка.

– Да, конечно. Только я мало что понимаю в младенцах и в подарках. Да и не уверена, что…

– Все нормально, ребята тебя ждут. Нейман передал, что Нинель не впустит меня, если тебя не будет.

Она покосилась на меня недоверчиво. Но я не врал. Нинель пригласила и Ию. Жена Неймана сразу приняла Ослика и мой выбор. Единственный, кто никак не хочет смириться – Марика. Но ее я предупредил. И она знает, что я настроен решительно.

* * *

Ия в комнате. Пока я вожусь с форелью, пытаясь ее запечь по рецепту, думаю о том, что нужно было заказать что—то у Марики. С чем, с чем, а с готовкой у меня всегда выходило туго.

На телефоне висел Остап. Снова проблемы со светом в зале, нужно было вызвать электриков, и, по—хорошему наведаться к ним самому. Не спокойно мне из—за Огинского. Если мы провалим бой, промоутер пошлет нас к херам, и мы будем по уши в долгах. Детские секции не приносят такого дохода, нужно набирать новых бойцов и помимо силовой подготовки, нужно раскручивать их в сфере СМИ. Чем больше новостей, тем выше ставки.

Пока решали вопросы с залом, рыба спеклась. Ия помогла нарезать салат, и спустя еще двадцать минут мы устроились за столом.

– Я почитала в интернете, что дарят крестные. Можно купить крестик.

Запустил в рот первый кусочек – вполне себе сносно. Черт, если так пойдет и дальше, смогу помимо боев, зарабатывать готовкой. Мысленно поржал с себя. Нет, это вряд ли.

– Нейманы уже купили, Нинель заезжала в зал на днях, показывала Марике. Думаю, что—то из «Детского мира» для его возраста и деньги.

– Хороший вариант, – она пожимает плечами, возвращая глаза к телефону. Сидит уже минут десять, тупо ковыряется в тарелке, вычитывает что—то на экране.

– А ну, убирай, – выхватил ее гаджет, и, вырубив экран, бросил на столешницу.

– Как тебе сырники? Я в пять утра встал, ты бы видела, как я их лепил. Клянусь, завалить Неймана для меня проще, чем приготовить их.

Она улыбается, но взгляд все еще обиженный.

– Они обалденные, я съела все. Но гаджет нужно вернуть.

Я делаю вид, будто не слышал последнего слова. Доедаю свой ужин. Ослик хмурится, опуская взгляд в тарелку.

– Не пойму, почему, когда я рядом, у тебя постоянно нет аппетита?

– Прости, – хмурится виновато. – Я в универе в столовке съела огромный бифштекс. И до сих пор не голодная…

– Тогда просто посиди со мной.

Она косится на лежащий за моей спиной телефон, а я улыбаюсь, потому что и не дам Ослику добраться до него этим вечером.

– Сходим куда? Можно в кино, или просто погулять…

Ия строит недовольную мордашку.

– Я устала сегодня, Варламов. Пойдем, лучше в кровати поваляемся, посмотрим что дома. Видела, там новый сериал вышел про зомбаков. Все как ты любишь, море крови и черного юмора.

– Отлично, тогда иди, а я сделаю попкорн.

Не успеваю договорить, она подскакивает со стула, и, поцеловав меня, обходит, направляясь к выходу. И только когда Ослик оказывается в коридоре, я понимаю, что эта ведьма слямзила свой телефон.

– Ах ты, неслух! – рычу беззлобно, и слышу в ответ ее звонкий смех. Она исчезает в проеме двери, а я загружаю посуду в машинку и открываю дверцу шкафа, желая достать пачку с сухим попкорном.

Машинально загребаю рукой красного цвета коробок, и бросаю его на столешницу. А потом, словно что—то щелкает в мозгу. Возвращаю взгляд обратно к полке, и застываю, охр*н*в от увиденного.

Все еще не веря своим глазам, вытягиваю тарелку с едой. Сырники. Те самые, с которыми я половину утра промудохался, чтобы накормить ее. И они лежали в шкафу, весь гр*баный день. От них уже запах пошел.

И эта находка огнем по нервам. Срываюсь к ней, в комнату захожу. Ия на диване сидит, в телефоне. И когда я появляюсь, она скользит по мне взглядом, а когда замечает тарелку в руке, замирает. Я вижу, как в ее глазах вспыхивает понимание того, что случилось. Хмурится, открывает рот, чтобы сказать мне.

– А сейчас хорошенько подумай, прежде чем говорить, Ия, – перебиваю, – Потому что, бл*ть, я хочу, наконец—то, слышать правду. Я думаю, заслужил ее, разве нет?

Я задел ее гордость. Вижу, как во взгляде вместо недавнего испуга, вспыхивает огонь. Задрав подбородок, смотрит на меня сверху вниз.

– Мусорный пакет брать с собой было палевно, ты бы задавал вопросы, – ее голос ледяной, голос равнодушной стервы. Смотрит на меня, как на дерьмо собачье.

– В мусорке ты бы увидел еду. Я решила оставить ее в шкафу, чтобы вечером выбросить. И забыла о ней.

Она выглядит заскучавшей. Словно я за*бал ее до рвоты.

С губ рвется смешок. Неужели, она считает, что это нормально? На самом деле решила, будто ее ответ что—то объяснит для меня?

– Не нужно строить из себя обиженного, – цедит сквозь зубы. – Я заботилась о тебе также, как и ты обо мне, Лука. Да, я спрятала сырники, потому что, бл*ть, это не так просто, как в твоей голове, понимаешь?! То, что ты впихиваешь в меня эту жирную, ужасную еду, не значит, что я захочу ее есть и возвращаться в прежнее состояние!

Я так зол на нее, что единственное, о чем я сейчас думал – как бы не сорваться, и не натворить бед. Она ходила по краю.

– Ты себя слышишь?

– А ты себя? Думаешь, мне нравиться жить так?! Я говорила тебе, я предупреждала, так что не надо строить их себя оскорбленного, Лука! И не надо заставлять меня чувствовать себя дерьмом! – в ее глазах стояли слезы, и они шею мою узлами стягивали.

– Ведь ты такой хороший, заботливый, а я неблагодарная с*ка, которая выкидывает еду! А мне просто хочется быть стройной и красивой! И я знаю, что ты будешь любить меня, если я вернусь в прошлый вес, и если после каждого шага у меня будет отдышка. Но такой Я не могу любить себя! Мне плохо,