— Вы разбазариваете государственное время! — повышенным тоном говорил он. — Вам платят деньги за работу. У вас почасовая оплата.

— А мы думали... — попробовал однажды оправдаться Евгений Сюсюк.

— Думайте где угодно и что угодно! Я подписываю ведомости на выдачу зарплаты не за ваши мысли, — отрезал Олияр. — Мысли не являются основанием для оплаты, их не взвесишь, не подошьешь к делу. Вот скажите, как вы контролируете внедрение нейронной сети на заводе? Савич до сих пор в командировке, и ответственность лежит на вас.

— Заводские конструкторы продумали компоновку... Блок-рамы пошли в серию... Наша сеть работает, — ответил Сюсюк.

— И это все?

— Разве мало?

— За две минуты, что вы опоздали, могли бы подумать, как и с кем приступить к разработке новой темы плана.

Внешне все выглядело так, будто Олияр денно и нощно печется о работе лаборатории, укрепляет дисциплину. Но это только внешне. А на самом деле... Стихли горячие споры в отделах, заглохли разговоры в коридорах о новых публикациях в журналах, о научных открытиях, об экспериментах.

Олияр не мог этого не чувствовать, не замечать. Надо было что-то предпринимать. Он вызвал в кабинет членов местного комитета профсоюзной организации лаборатории.

— Последнее время наблюдается падение эффективности научных поисков, — сказал он озабоченно. — На‑гора не выдаются ни новые идеи, ни новые разработки. Руководство и профсоюз должны принять решительные меры для улучшения положения. Прошу вас всех высказаться по наболевшему вопросу.

Члены месткома сидели понурив головы. Никто из них выступать не решался, зная наперед, что любая свежая мысль, не совпав с мнением Ореста Остаповича и его оригинальным пониманием развития науки, немедленно обернется обвинением в неуважении к руководству лаборатории.

Так никто из профсоюзных мужей и не выступил на этом совещании.

— Ну что ж, очень жаль, что мы не можем найти с вами общий язык! — сказал раздраженно Олияр. — Вернется Петр Яковлевич — доложу ему о вашей халатности, о вашей пассивности. Пусть принимает меры. Можете идти.

А тем временем Натали каждый день стучала на машинке, никого не подпуская к разложенным на столе бумагам. Но как она ни старалась скрыть свою работу, в завесе таинственности нашлись прорехи, сквозь которые удалось кое-что разглядеть. Оказывается, Натали печатала реферат Олияра.

Узнав об этом, сотрудники лаборатории недоуменно пожимали плечами:

— Ну и ну... Трудно поверить...

— Неужели такое случится? Олияр — доктор наук... профессор...

Особенно негодовал Евгений Сюсюк:

— Что же он будет защищать? Свое кресло? Так никто же к нему не прицеливается... Занимался бы паркетом, кирпичом, балками... Э‑э, хочет по-научному... А ко мне с простенькими схемками бегает, чтобы помог разобраться или начертил наново... И где он такую хорошую бумагу достает? Не иначе как Гузь выменивает ему на кирпич...

Не меньше удивления вызвала и еще одна новость — Олияр будет защищаться не здесь, не в своем Научном центре, а в Прибалтике, где, как он уверяет, лучше оценят его знания и способности.

Вскоре Орест Остапович обзавелся новым кожаным портфелем, теплую шапку заменил нарядной шляпой. Ходил он теперь не по-медвежьи мешковато, а важно, с гордо поднятой головой. При встрече со знакомыми здоровался не за руку, а лишь небрежно, сдержанно кивал.

Сотрудники лаборатории про себя посмеивались над амбициозными выходками Олияра, но высказаться вслух по этому поводу не решались — придерется к какой-нибудь мелочи, начнет организовывать комиссию за комиссией. Попробуй тогда делом заниматься.

Узнав, что Олияр торопит Натали поскорее перепечатать реферат, все поняли, что он готовился к своему звездному часу, давно выжидал удобное время. И вот это время настало. Петр Яковлевич будет болеть не меньше месяца, Олияр исполняет его обязанности. И ему, как говорится, и карты в руки.

Аиды дома не было, хотя будильник показывал восемь часов, а стрелка звонка стояла на цифре «семь». «Рано встает. Наверно, не высыпается», — с сочувствием подумал Григорий о жене.

На кухонном столике лежал лист бумаги с адресами и пометками — когда звонить, когда можно зайти посмотреть квартиру. Григорий вздохнул: «Все-таки не утихомирилась...»

Достал из холодильника кусок колбасы, масло. Приготовил чай. Слегка перекусив, лег на диван часок отдохнуть. Но мысли о работе не давали покоя. Не удержался, пододвинул ближе телефон, набрал номер начальника лаборатории. Петр Яковлевич не отвечал. Позвонил в приемную.

— С возвращением вас, Григорий Васильевич, — певучим голоском пропела Натали. — Подождите минуточку.

В трубку было слышно, как процокали по паркету каблучки Натали, как сердитый мужской голос за что-то ее отчитывает. Григорий узнал Олияра.

— Алло! — загудело в трубке. — Привет, старик! Не вытерпел в столице, преждевременно в родной дом потянуло? Всю программу полностью выполнил или кое-что пропустил?

— С какого это времени вы мне «тыкать» начали? — вскипел Григорий. — И отчитываться я буду не перед вами.

— Не кипятись, Григорий Васильевич, — заворковал Олияр. — Хочу с тобой по-дружески... Нам бы давно надо сойтись ближе. Что касается отчета... — он громко вздохнул, делая вид, что огорчен. — Отчет мне придется давать. Как исполняющему обязанности. Петр Яковлевич тю‑тю... Прошу прощения... Свалился со своих железных ног, лежит в горячке...

Григория возмутил и тон Олияра, и его приятельские поползновения, и издевательское сообщение о болезни Петра Яковлевича.

— Знаешь, я вот сейчас подумал и решил. Даю тебе десять дней отдыха. Пусть это будет моим презентом... Разрешаю не появляться на работе, используй время по своему усмотрению. Слышал я краем уха, что у тебя появились кое-какие личные заботы...

— Десять дней отдыха? — удивленно воскликнул Григорий. — Чем это я заслужил у вас такой подарок? И о каких это моих личных заботах вы говорите?

— Ну и скрытность! Ну и осторожность! Хвалю! Ха-ха-ха! — громко зарокотал в трубке голос Олияра. — Ко мне кое-что приплыло. Удивляюсь и восторгаюсь твоим молодечеством. Это ж надо!

— Что вы плетете? Какое молодечество?

— Выпей воды и остынь. Я слов на ветер не бросаю. Твоя жена подыскивает две однокомнатные квартиры...

Поняв, откуда и каким ветром подуло, Григорий решил оборвать разглагольствования Олияра:

— Знаешь... Боюсь, трубка не выдержит слишком крепкого словца... Говоришь, моя жена подыскивает размен? Но ты-то