Интерес частного капитала заключался бы в том, что «выплачиваемая казне единовременно сумма обеспечивается во много раз превосходящими ее по ценности вкладами и закладами» и что «постепенная продажа (аукционы) заложенных вещей и их выкуп обеспечивают нормальный доход на затраченный капитал». Интересы же вкладчиков должны были быть обеспечены включением «необходимых постановлений в устав общества, воспроизводящих в общих чертах соответствующие статьи устава Петроградской Ссудной Казны».

В пользу предлагаемого проекта его авторы выдвинули целый ряд дополнительных аргументов, вроде того, что оставшаяся в Петрограде часть Ссудной казны может быть впоследствии передана на тех же основаниях тому же акционерному обществу, что «может явиться немаловажным источником средств для будущего Российского правительства, которое на первых порах своего существования будет неизбежно испытывать значительные финансовые затруднения». Финансисты вспомнили и экономическую науку, издавна рекомендовавшую акционирование государственных кредитных учреждений для повышения эффективности их работы. Наконец, они указывали, что Ссудная казна после падения Крыма «перестала быть тем государственным кредитным учреждением, которое жило и управлялось на точном основании своих в установленном порядке утвержденных Устава и Наказа, а превратилась в огромное скопление весьма значительных ценностей, неизвестно как и на основании каких правил управляемых»[266].

Разумеется, и здесь не обошлось без «Руссосерба». Предлагаемый проект был сочтен его директором Гайдуковым осуществимым, и он заявил о готовности «Руссосерба» привлечь необходимые капиталы в Англии. Такая привязанность к одному и тому же финансовому учреждению выглядела по меньшей мере странно, и авторы докладной записки (она не подписана, но вряд ли можно сомневаться, что ими были Тизенгаузен и Ломейер) не могли этого не понимать. В пользу сотрудничества с «Руссосербом» они выдвинули целый ряд аргументов:

Тизенгаузен и Ломейер отлично понимали, что реализация имущества в столь крупных масштабах, а тем более акционирование Ссудной казны может вызвать недовольство дипломатической миссии в Белграде, с которой у врангелевских представителей были довольно натянутые отношения, а следовательно, и «Парижа», то есть Совета послов. Они считали возможным сделки с золотыми монетами и частью процентных бумаг провести втайне ввиду их небольшого объема. Скрыть продажу реалдоба было нереально, и финансисты считали необходимым поставить в известность об этом миссию, поскольку, полагали они, это имущество состоит или из бесспорной военной добычи Добровольческой армии и ее преемницы — Русской армии, или же из пожертвований в пользу добровольцев и вряд ли его продажа вызовет какой-либо протест. Иным образом обстояло дело с продажей процентных бумаг государственных кредитных учреждений и ценностей Ссудной казны. В этом случае финансисты считали необходимым заручиться санкцией Парижа и просили Балабанова посодействовать им в этом вопросе[268].

По-видимому, сделка по продаже золотых монет и небольшой партии процентных бумаг прошла без проблем. Что же касается реалдоба, то его продажа потребовала серьезной подготовки и сопровождалась отчаянным торгом. Для оценки стоимости предлагаемых к реализации вещей представителями казны (имеется в виду Финансовая часть Русской армии) был приглашен оценщик Венского казенного ломбарда (Dorotheum) Мейндль[269]. Он оценил намеченные к продаже предметы из серебра, золота и драгоценных камней, а также небольшое число вещей из неблагородных металлов[270] в 6435 ф. ст. 2 шиллинга 2 пенса. В свою очередь приглашенный контрагентами (то есть «Руссосербом») оценщик-англичанин оценил реалдоб в 4356 ф. ст. 13 шиллингов 5 пенсов. Правда, он отказался оценивать вещи из неблагородных металлов, а также некоторые вещи из золота и серебра, преимущественно часы и изделия с драгоценными камнями. Если исключить из общей суммы предметы, не оцененные англичанином, то расхождение получалось приблизительно 10–15 %. За исключением самого ценного предмета — пары бриллиантовых серег в 35 с четвертью каратов: австриец оценил серьги в 1060 ф. ст., англичанин — в 550 ф. ст.[271]

Как выяснили финансисты, отказ англичанина от оценки некоторых вещей вовсе не означал нежелания контрагентов их приобретать. Поразмыслив, белградские мудрецы назвали продажную цену на 15 % выше оценки австрийца, мотивируя это тем, что оценщик — служащий казенного ломбарда, поэтому ему свойственна чрезмерная осторожность в оценках; к тому же на него должна была повлиять и атмосфера Венского рынка, в которой привык работать эксперт: «постоянно ухудшающаяся валюта, неизменно реализационная тенденция этого рынка и нек[оторые] друг[ие]»[272].

После отъезда предполагаемых покупателей из Каттаро врангелевские финансисты провели дополнительный осмотр ценностей различных учреждений Государственного банка и «Вукописа» и изыскали еще около 130 кг серебряных изделий и незначительное количество (примерно на 3 ф. ст.) золота. Поистине каждый золотник был дорог.

Начался торг, с детальным учетом накладных расходов контрагентов и т. п. В результате предложение «Руссосерба» свелось к следующему: