– Спектакль – отстой! – прокомментировала девушка. – Ползала заснуло.

– Кстати, – представил я Эрика, – познакомьтесь, режиссер театра и этого спектакля!

– Нет, правда?

– Правда, – подтвердил Рауль, – он только что такое представление нам всем устроил!

– Ну, вы меня простите, я ничегошеньки не понимаю в театре.

– Он, как вы выяснили, тоже!

– А что символизирует шум моря в антракте? – сразу начала кокетничать и заигрывать-заискивать с Эриком брюнетка.

– Идею, что человек живет у моря, думает о вечности, но в какой-то момент понимает, что не все еще сделал и надо вернуться, – умничал Эрик. – Пора бы и нам всем найти себя и вернуться на свое море.

– Мне кажется, здесь виноваты не вы, а пьеса, – продолжала оправдываться девушка. – А почему вы взялись за этот неактуальный материал? Это ведь прошлый век?

– Да, начало прошлого века в Англии.

– Так почему вы остановили свой выбор именно на этой пьесе?

– Классика. – Выражение лица Эрика стало еще более чопорным. Он вжился в роль театрала со стажем.

– И что?

– Все проходят букварь, и мы проходим!

– Это же не букварь!

– И не пьеса! – заметил Рауль. – Это роман.

– И не Англия, – чуть не подавился от смеха я. – Это Германия.

Девушка обиделась и в антракте ушла к своему парню.

А с третьего акта спустя пару минут после поднятия занавеса ушли и мы. Робби и успел-то лишь перемахнуть через забор, чтобы нарвать сирени для захворавшей Пат, а уж Эрику стало совсем плохо. Он поднялся со скамьи и, ни слова нам не говоря, направился к выходу.

– Ты куда? – крикнул Рауль.

– В туалет, под сиреневые кусты.

– Постой, Робби, – крикнул я, – не делай этого! Сейчас уже спектакль закончится.

– Потерпи немного, Робби, – возмутился Рауль, – давай дождемся, пока Пат умрет, – потом и дадим волю чувствам.

Всем в зале уже было ясно, что Пат кончит плохо. Туберкулез и все такое. Для меня существуют две самые страшные болезни – это холера и туберкулез. В первом случае организм обезвоживается, а во втором – легкие превращаются в болота, наполненные мокрицами – палочками Коха. Подумалось о Петре – как он там борется с морем?

Небо над головой было чистым-чистым, без единого облачка. Хотя гидрометцентр накануне делал чуть ли не штормовое предупреждение. Единственной жертвой которого, как оказалось, стала Пат, которую мы похерили и похоронили в амфитеатре.

– Жалко Пат, – сказал Рауль, – умирать при таком чистом небе…

– Мне жалко Жана, – признался я, – сейчас сидит с Марининой Катей, ждет, когда же нас накроет буря.

– С Жаном ничего такого не случится, – проронил Эрик.

– Надо было тебя с Катей оставить. На пару бы там заседали на горшках. Спектакль посмотреть не дал.

– А кто б вас тогда, – прервал Эрик, – навел на мысль «Трех товарищей» ставить самим? С Жаном такие фокусы у вас бы не прошли.

– Так ты еще в состоянии?

– Хм, а знаешь, я все жду, когда вы меня лечить начнете.

В ларьке под аркой купили бутылку водки и бутылку шампанского.

– Ну что? Пойдем домой? – предложил Рауль.

– Нельзя! На той неделе участковый приходил, интересовался, почему посторонние без прописки живут.

– И опять же соседи донос напишут, мол, шпионы наконец-то открыли главный военный секрет России – пьянство и на радостях учинили дебош.

– У меня тут квартира в двух кварталах, – неизвестно зачем признался Эрик, – но туда тоже нельзя.

– Почему, неужели ты от нас прячешь Пат, Робби?

– Там у нас будут не три товарища, а тридцать три худосочных богатыря – там наркопритон.

– Остается одно, – подвел итог Рауль, – учинить театр под открытым небом, как в Лондоне на шекспировском фестивале.

– Да, пусть у нас будет настоящий бродячий уличный театр.

– Амфитеатр, – поправил Рауль.

Первая репетиция вышла комом, что застрял в горле у Рауля. После моей порции все помутнело. Страдающий расстройством желудка Эрик пошел за закуской и зачем-то купил несъедобные сосиски в тесте. Закуску охотно пожирала неизвестно откуда появившаяся, ярко накрашенная собака в сопровождении рыжей девицы.

– Ребята, а вы поняли, о чем был спектакль? – чересчур громко спросил Эрик.

– О Пат, – рыгнул я.

– Нет, нет, нет, – махал руками Эрик, – ни черта вы не поняли. Спектакль был о том, что кроме члена есть еще настоящие дружба и любовь.

– При чем тут член? – не понял Рауль.

Далее было еще более мутно.

– Эрик, куда мы идем?

– На центральную площадь!

– Зачем?

– Поджигать урны.

– Эрик, объясни, кто это с нами?

– Да, знакомьтесь, это Жанна. Жанна д’Арк.

– Эрик, куда мы идем?

– На центральную площадь.

– Эрик, дурак, зачем?

– Ставить «Трех с половиной товарищей».

– Эрик, объясни, наконец, кто это меня целует.

– Это Жанна, она нам покажет стриптиз, который вы из-за меня прозевали. Вы ведь из-за этого на меня злитесь.

– Эрик, перестань, никто на тебя не злится. Эрик, куда мы идем?

– На главную площадь. Вы хотели Жана вместо меня, будет вам Жанна.

И все по новому кругу. Впрочем, стриптиз опять накрылся. Последнее, что я запомнил, это как пожарные тушили урны, которые, по замыслу Эрика, должны были освещать сцену, словно факелы в настоящем уличном театре. Или осветительные рампы в современном.

Пространство словно призывает, требует, чтобы его осваивали. Снег накатывает волнами, как колышущаяся занавеска. Ночное небо теснит небо дневное.

Метелица нагнала их в Сребренице. Серебристые капли окутывали землю в саван. Канонада грома, словно отбойные молотки шахтеров, добывала небесную сверкающую руду из горной породы туч.

Спалось тревожно. Петру все казалось, что осада города продолжается и вот-вот ворвутся головорезы и расстреляют всех мужчин и мальчиков подчистую от тринадцати до семидесяти семи лет. Затем захоронят скопом. А чтобы останки не нашли и не идентифицировали, выкопают позже, расчленят и перезахоронят. Или побросают в заброшенные темные шахты. И только белые снежинки-бабочки с хрупкими хрустящими крыльями, что опускались на землю в ночь и смешивались с темно-красной глиной, внушали надежду на неминуемое утро. Кроваво-грязная каша на земле вскоре заполнила собой и сознание Петра.