Лишь в ту памятную ночь Лоренцо со всей очевидностью понял, что обрел в ней первообраз, в котором и стремился сейчас поймать то безвозвратное мгновение. Тогда ему выпало узреть самую глубь ее души, прочувствовать все, что чувствовала она, ибо в тот миг души их и плоть слились воедино.

Лоренцо работал, не замечая ничего вокруг, — сейчас для него существовал один лишь белый камень, обретавший под равномерными ударами второе рождение. Бернини словно губка впитал в себя всю ее без остатка, и теперь образ княгини разворачивался перед ним подобно диковинному ковру, сотканному из ощущений и представлений. Долото скульптора скользило по мрамору, ласкало его, и камень, как податливый воск, с филигранной точностью воспроизводил хранимое памятью. По мере того как любимые черты сильнее и сильнее уподоблялись его воспоминаниям, Лоренцо все отчетливее предчувствовал приближавшееся избавление, как умирающий, долго изнуряемый тяжкой хворью, чувствует приближение смерти в чае, когда воля его начинает угасать.

На минуту сделав паузу, чтобы сдуть осевшую на глаза Терезы пыль, Лоренцо внезапно услышал шаги. Боязливо он невольно опустил долото и молоток, будто в страхе, что его застанут за чем-то предосудительным, затем поспешно бросился к другой мраморной фигуре. Не успел он и пару раз стукнуть молотком, как двери мастерской распахнулись и он увидел свою супругу, Катерину. Катерина стояла в ночной сорочке.

— Когда ты наконец ляжешь? — спросила она.

— Ты же видишь, мне необходимо кое-что доделать, — ответил он ей, опуская глаза.

— Днем нужно работать, а по ночам спать.

Лоренцо лишь покачал головой в ответ.

— Ты считаешь, что так сумеешь одолеть свои проблемы? — продолжала Катерина.

Вместо ответа Бернини безмолвно продолжал молотить но камню.

— Может, все же соблаговолишь прекратить этот стук, когда я с тобой разговариваю?

Лоренцо нехотя опустил инструменты и посмотрел на нее. В карих глазах Катерины стояли слезы.

— Я не понимаю, — сказала она, — на что ты надеешься. Как быть дальше? Ты запираешься в мастерской, не спишь, мечешься целыми днями, будто тигр в клетке, со мной не разговариваешь, детей видеть отказываешься, и денег у тебя не допросишься. Откуда нам брать на пропитание? У Карлы жар, необходимо пригласить врача, а я не знаю, где взять денег, чтобы ему заплатить. Единственная ценная вещь, которая у нас еще осталась, — тот перстень со смарагдом, дар английского короля. Но его ты наотрез отказался продавать, хотя за него мы спокойно могли бы получить шесть тысяч скудо.

— Время обнажает истину, — упрямо ответил Лоренцо. И снова принялся ударять по камню.

Взбешенная Катерина вырвала инструмент из рук Лоренцо и швырнула его на пол.

— Ты хоть понимаешь, что делаешь? — выкрикнула она. — Если надумал свести себя в могилу — милости просим! Но ты и семью за собой тянешь! Пока ты здесь сидишь, парализованный жалостью к себе, Борромини оттяпал заказ на Пропаганда Фиде, прямо у нас под носом, в двух шагах от этого дома! А соседи судачат, что, дескать, он собрался снести наш с тобой палаццо — он, видите ли, мешает Борромини развернуться. Если ты и дальше не предпримешь ничего, в один прекрасный день нас просто вышвырнут отсюда на улицу!

Закрыв лицо руками, Катерина отвернулась и зарыдала. Лоренцо почувствовал, что не в силах вынести это зрелище. Подойдя к жене, он обнял ее.

— Не бойся, все еще будет хорошо.

— Ах, Лоренцо, Лоренцо, это лишь слова, — сдавленным от рыданий голосом ответила она. — Никогда больше не будет хорошо, по крайней мере до тех пор, пока ты ничего не станешь предпринимать.

— А что мне делать, Катерина? — недоумевал он, гладя ее по волосам, — Я готов на что угодно, лишь бы эти слезы прекратились.

Жена, успокоившись, посмотрела на Бернини. И хотя слезы еще не обсохли, глаза вновь обрели неизменный живой блеск, голос зазвучал решительно.

— Важно помнить о двух вещах. Первое: тебе необходим новый покровитель, кто-то из влиятельных лиц, который обеспечил бы тебя заказами. И второе: ты должен вновь напомнить о себе, чтобы люди не забыли, кто ты.

— И что, по-твоему, мне делать? Ты с таким же успехом могла мне посоветовать, не замочив ног, пройтись по воде или освоить язык птиц. Папа Иннокентий Слепец решил лишить меня заказов — и ни один человек мне этих заказов не даст! А значит, все очень скоро забудут, кто я есть!

Катерина энергично тряхнула головой:

— Чушь! Чушь, Лоренцо! Весь дом забит скульптурами, которые без дела здесь стоят, только пыль собирают. И среди них немало красивых, по-настоящему красивых. Тебе необходимо выставить их, показать людям, что ты был и остаешься первым скульптором Рима.

Она еще раз обвела взором мастерскую.

— Вот эта скульптура, например. Не сомневаюсь, если подыскать для нее подходящее место, о тебе вновь заговорят и станут осыпать похвалами.

— Княгиня, вас желают видеть.

— Меня? — Кларисса изумленно посмотрела на лакея, застывшего у дверей в ее обсерваторию в ожидании дальнейших распоряжений. Она покачала головой: — Я никого не принимаю.

— Этот синьор утверждает, что дело важное.

— Важное дело? Нет-нет, я никого не хочу видеть.

Лакей, церемонно поклонившись, неслышно притворил за собой дверь, а Кларисса вернулась к подзорной трубе продолжить прерванное наблюдение за зимним небом. На нее смотрели мириады звезд, ясных, сверкающих, тысячелетие за тысячелетием стоявших в вышине. Казалось, нет такой силы, которая могла бы заставить их сменить определенное каждой на вечные времена положение. Она видела Большую и Малую Медведицу, Кассиопею и Андромеду, Дракона и Возничего с его сияющей Капеллой… За многие вечера и ночи все они успели стать добрыми знакомыми Клариссы. И в то же время воспринимались ею по-новому, стоило лишь в очередной раз взглянуть на них.

Княгиня настроила окуляр. Разве не божественная воля расположила звезды так, а не иначе, избавив их от хаоса? Существовал ли некий небесный божественный порядок? Галилей утверждал, что все вообще не так, как представлялось: не Земля центр Вселенной, в чем пытались убедить нас наши ощущения, а Солнце, и Земля вращается вокруг него и вокруг своей оси. Но если нет должного порядка на небесах, то откуда ему быть в человеческих душах?

Неужели ее супруг действительно умер? А может, никакого Маккинни и вовсе не было на свете? Временами Клариссе чудилось, что он ей просто привиделся, настолько далекими и нереальными казались ей теперь годы, проведенные в Мунроке; а потом приходило чувство, что жизнь без него — всего лишь обман, фата-моргана, насланная недобрым магом, услаждающимся ее бедами. Кларисса никогда не испытывала глубокого, страстного чувства к Маккинни, никогда сердце ее не колотилось в радостном предчувствии встречи с ним после долгой разлуки, этот человек не похитил ни минуты сна княгини. Однако, оказываясь с ним рядом, она ощущала неизменное чувство уверенности, позволявшее без страха смотреть в будущее. Маккинни был в ее жизни Полярной звездой, не самой яркой на небосводе и не самой крупной, зато всегда пребывавшей на своем месте, той, которая служила для нее надежным ориентиром. И теперь, когда ориентир этот угас навеки, Кларисса оказалась в открытом море, и туман, ее окружавший, застил гармоничную картину небосвода.