Лес был такой же, как всегда – живой, полный птиц, белок, зайцев, лягушек, комаров… И я уже не боялась его, наоборот: хотелось просто пойти вперед, не закрыв за собой дверь и не оглянувшись, побыстрее миновать чащу и выйти в белый свет, где время вновь обретает ход, где разговаривают люди, колесо всемирья идет по широчайшему кругу, мимо звезд… Сейчас же я сидела на самой его оси и бесконечно вращалась лишь вокруг самой себя.

При мысли о большом мире мороки отступали, тревожная муть в голове рассеивалась и возвращались обычные ощущения жизни.

И вот уже мне вновь казалось, что я просто живу в обычной избе со своей старой бабкой – мало ли таких избушек с подобными жильцами?

Тогда я вновь обретала способность рассуждать здраво.

Если бы Мистину с Эльгой настигли, то все случившееся здесь уже вскрылось бы и сюда явились бы люди.

Но никто не приходил.

Я попривыкла и перестала шарахаться от каждой тени в углах бабкиной избы или вздрагивать от каждого крика совы в лесу. Баба Гоня уже садилась, и я сумела помочь ей взгромоздиться на лежанку. По-прежнему я кормила ее киселем, но запасы наши поистощились: в большом туесе, где она держала овсяную муку, проглядывало дно, печеный хлеб кончился. Когда припасы выйдут совсем, мне все же придется оставить ее и пойти к людям.

Но еще через день из-за тына послышался человеческий голос.

Я со всех ног кинулась к воротам и распахнула створку, ни о чем не спрашивая.

Снаружи стоял Бельша – иначе Белояр Воиславич, старший княжий сын, двоюродный брат Эльги, круглолицый и румяный парень. За плечами у него был короб, в руке корзина.

Я при виде его всплеснула руками от радости, зато он…

Его лицо дико исказилось, и он так проворно отпрыгнул от меня, что я тоже испугалась и отшатнулась.

– А-а-а… Чур, чур! – заорал он, махая перед собой руками, потом стал делать оберегающие знаки.

Вот дурной!

Я понимаю, что при виде Буры-бабы в ее птичьей личине человеку делается не по себе, но меня-то чего пугаться?

Вдруг меня охватил ужас: что, если я сама за время пребывания в этой избе превратилась в какое-нибудь чудо-юдо? Может, у меня медвежья голова или еловая кора вместо кожи и мох вместо волос?

Я поспешно ощупала себя, но не нашла никаких перемен. Да и умываясь, я видела в лохани отражение своего привычного лица.

– Бельша! – крикнула я. – Что ты скачешь, будто коза колядошная? Не узнал? Это я, Ута!

Бельша осторожно сделал пару шагов ко мне. Видно было, что он пытается взять себя в руки, но с трудом осмысливает увиденное.

– Ута? – хрипло произнес он. – Точно?

– Ну да! Не узнал? Не так давно виделись!

– Я думал… бабка помолодела… переродилась… А ты как сюда попала?

– А вы ничего не знаете?

– Меня отец послал. Мы всегда-то припасы у ручья оставляем, на этом берегу под ивой, а в этот раз он велел до избы дойти, поклониться Буре-бабе и спросить, как, мол, дела у Князь-Медведя с молодкой… Здоровы ли… Про тебя он ничего не говорил.

На миг я обрадовалась.

Если князь прислал спросить, как «здоровье» молодой жены медведя, значит, в Плескове ничего не проведали. А стало быть, Эльге удалось ускользнуть!

Но показывать свою радость было никак нельзя.

Я сморщилась и завопила.

– Ой, сестра моя любезная… – начала я, отчаянно кривясь, чтобы он не заметил, что я лишь кричу, но не плачу. – Налетели злые вороги… уволокли сестру мою любимую, голубушку белую…

– Кто – уволокли? – еще раз удивился Бельша.

По лицу его было видно, что в похищении девицы он подозревает нечистиков.

– Не зна-а-аю!

Заходить в избу Бельша отказался.

Оставив поклажу, он со всех ног умчался назад, обещая немедленно все передать князю и послать весть нашим в Варягино.

Этот день я еще провела с бабкой, продолжая ее кормить и поить зельями, а назавтра в нашей глуши стало очень оживленно.

Нас посетил сам князь, а с ним Людожировна – старуха, что помогала на погребениях. Старуха пошла к бабе Гоне, а князь – к логову Князь-Медведя.

Мне задавали вопросы, но я отказывалась отвечать и только рыдала: уже непритворно, чему помогали тревога и вид потрясенных старейшин.

Князь вернулся из-за рвов совершенно белый.

У него стучали зубы. Мне он только махнул рукой, не в силах ничего сказать, и я пустилась бежать к ручью. За ручьем обнаружилось еще человек десять, не смевших перейти на эту сторону, среди них был и Аська.

По волости прошел слух, что в чаще случилось нечто ужасное, но никто не знал что.

К вечеру мы уже были дома.

Увидев отца, я бросилась к нему и снова расплакалась.

Нас окружили домочадцы, моя мать и Эльгина наперебой осыпали меня расспросами, но я не отвечала.

Лишь отцу сказала несколько слов, и он все понял. Как я потом догадалась, примерно такого развития событий он и ожидал.

Довольно долго вся округа была взбудоражена не менее, чем при набеге чуди. Людожировна, как следующая после Гони по возрасту и знатности, осталась пока жить в избушке Буры-бабы и ухаживать за больной.

Как похоронили Князя-Медведя, я не знаю.

Отец съездил в Плесков, но мне, поскольку я уже находилась дома, бояться было больше нечего: всякий, имевший ко мне вопросы, должен был задавать их моему отцу. А он мог с чистой душой поклясться, что ничего не знал о замысле похищения его племянницы. Да и я ведь могла не знать, а просто увязалась за Эльгой по привычке быть всегда с ней, из-за чего и попала на грань Нави в этот ужасный день.

Одно было ясно: со времени увода девушки прошло гораздо больше одной ночи, а значит, теперь Эльга, дочь Вальгарда, – законная добыча похитителя.

– Я понял, почему за девушками ездят летом! – объявил Альв.

Он только что вернулся от озера, куда ходил умываться. Вода еще текла по его румяному лицу, и он вытирался рукавом рубахи.

– Почему? – обернулся к нему Ламби, другой хирдман Мистины: невысокий, но шустрый и толковый.

– Потому что мы уже много дней не заходили в человеческий дом! Мне-то что, я и зимой так могу. А девушка не может. Она такую дикую жизнь выдержит только летом. Поэтому если умный человек хочет довезти невесту до своего дома живой и не очень разозленной, то надо ехать за ней летом!

Из-за развесистых ив появилась Эльга с мокрыми волосами. Она тоже ходила купаться, выбрав укромное место подальше от парней.

Альв сказал правду: уже много дней они пробирались к Ильменю, стараясь не попадаться никому на глаза. На реке, где не было другой дороги, при виде селения она ложилась на дно лодки и ее прикрывали сверху пустыми мешками.