– Если только тебя – девицей, – язвительно ответила она. – Я не полезу в мужские портки. Если ты забыл: я еду, чтобы выйти замуж!

– А он вообще знает тебя в лицо? Вы виделись?

– Мы виделись, но четыре года назад.

– Ты, должно быть, сильно с тех пор изменилась.

Эльга пожала плечами: перемену в себе трудно оценить. Во всяком случае, она заметно выросла. Быстро тянуться вверх она начала в двенадцать. Четыре года назад она была красивым ребенком, а за это время стала красивой, довольно рослой женщиной.

– Скажи, что это твоя невеста! – смеясь, предложил Доброш.

Он происходил из уличей и родился где-то на Днестре; его отец давно враждовал с князем Драгобоем, поэтому присоединился к русам и сейчас, после победы киевской дружины, заметно усилил свое влияние. Однако осторожный Свенгельд предпочел забрать у него сына и отдать в дружину своему сыну: обмен заложниками укрепляет дружбу. Доброш по-словенски говорил так странно, на слух Эльги, что она не сразу его понимала.

– Ведь невесту не возят с открытым лицом так далеко, – продолжал Доброш. – Мы закроем ее, и пусть Дивислав даже не надеется поглядеть в лицо чужой невесте! А будет любопытничать – имеешь право дать ему в зубы.

Все засмеялись, а Мистина пристально посмотрел на Эльгу:

– Мысль не такая уж и плохая… Молодец, Добри! Но не совсем так. Если мы повезем девушку с закрытым лицом, это будет выглядеть подозрительно. Если она к тому же будет одна, без родни, все поймут, что мы ее похитили. А Дивислав такой настырный – начнет допытываться, что да как, не на его ли землях взяли да ждать ли погони и драки на его земле… Но если… Вспоминай, – обратился он к Эльге, – кто еще из людей Дивислава мог тебя видеть?

– Ты думаешь, я помню, кто был с ним на Воянкиной свадьбе? Я там никого не различала.

– Но с ним приезжали только мужчины?

– Да. Его жена тогда уже умерла, а раз не было жены, не было и женщин.

– Тогда у нас все хорошо. Я скажу, что ты моя жена. Наденем на тебя женское покрывало, а оно очень меняет лицо. Пониже на лоб надвинешь… По себе знаю: мне случалось встречать знакомых девок после замужества, и в женском уборе я их сразу и не узнавал. Дивислав не узнает маленькую девочку в замужней женщине. А если узнает, то он просто ясновидящий! Но ты все же постарайся поменьше попадаться ему на глаза. Я, честно говоря, надеюсь, что успею отвести тебя в гостевой дом, прежде чем он обо мне услышит. Он же не ходит на пристань встречать всех подряд! Меня-то он позовет к себе, зимой мы с ним пили… А ты скажешь, что нездорова, и сиди с женщинами.

Эльга задумалась.

Надеть женское покрывало, не будучи замужем – плохо, но одеваться отроком – совсем невозможно, тогда ее замуж никто не возьмет.

А ехать в Зорин-городок как есть – означало бы скорее всего остаться там навсегда. Такая красивая девушка в одиночестве среди русов неизбежно привлечет самое пристальное внимание!

Чья-то жена – другое дело. Возит она с собой челядинок или нет – никого, кроме мужа, не касается.

– Но как ты собираешься меня называть? – помолчав, спросила она. – Едучи на север, ты был еще не женат! Тебя же спросят, где ты сосватал невесту.

– Где? – Мистина призадумался, глядя на склоненные к воде озера ветви ив, потом засмеялся. – Да в Волховце! Я же туда ехал зимой, и Дивислав об этом знает, я сам ему говорил. И даже, представь, намекал, что подумываю жениться на младшей дочери Ульва! Ингвар обещал высватать мне свою сестру, если я раздобуду ему тебя, но об этом условии Дивиславу знать не обязательно. Так что тебя будут звать Альдис, дочь Ульва. Не забудь. Даже можешь прикинуться, будто не понимаешь по-словенски. Так надежнее. Вы, женщины, не можете без болтовни, так что лучше тебе делать вид, будто ты вовсе не можешь ни с кем здесь говорить.

– Альдис? Дочь Ульва? – Эльга расхохоталась и даже бросила ложку. – Ты в своем уме? Вот в этой сорочке, в этой поневе, я явлюсь к Дивиславу и скажу, что я дочь конунга из Волховца?

В самом деле: из дома ее снарядили в сорочке со сборчатым воротом, как шили у кривичей, в «печальной» синей поневе и беленой вздевалке. У нее имелось варяжское платье из крашеной тонкой шерсти, но оно лежало в тех же далеких ныне укладках, что и все прочее приданое.

– Хм… – Мистина немного подумал.

Эльга прямо видела, как по его не слишком высокому лбу пробегают предположения: купить… украсть…

– Тьфу! – Он хлопнул себя по бедру. – Да что я! Будет тебе платье!

Он встал и ушел в шатер, где хранился его мешок.

А вернулся, держа в руках длинную рубаху из желтого шелка, затканного синими крестами в ромбах. Ворот, рукава и подол были обшиты блестящим коричневым шелком.

– Вот! – С победным видом он встряхнул рубахой перед Эльгой. – Настоящая, чтоб ты знала, далматика – греки шили!

– Да ты сам в ней был! – Эльга видела Мистину в этой рубахе у себя дома, на поминальном пиру по Вальгарду.

– Ну и что? Одолжу тебе, я не жадный! Можешь мне поверить, Альдис носит такие же.

– Но она мужская! Я утону в ней, и мне она коротка.

– А ну встань.

Эльга встала, и Мистина приложил к ней далматику. Подол достигал щиколоток, хотя стан, и правда, был шире ее плеч раза в два.

– Если бы она была короткой, я бы ее не носил. А что плечи, так у греков все рубахи такие. Сразу видно, что ты выросла на чудском хуторе и не видела настоящих греческих одежд!

– Сам ты с чудского хутора!

– Слушай, никто там не разбирает – мужская, женская! – Мистине поднадоел этот разговор. – Тебе отец разве не рассказывал, как добычу собирают и делят? Ты бы видела, сколько этого всего привез твой дядя Одд из того миклагардского похода! Всем плевать, мужские они или женские, был бы шелк хороший и без кровавых пятен на видных местах. Эта еще целая, а у меня ребята на пир как оденутся – у одного дыра против сердца, у другого – заплатка под лопаткой, у третьего – на вороте шов… Так что тебе повезло. Греки все носят широкое, и если бы ее шили на тебя, она была почти такая же. Думаешь, увидев этот шелк, кто-то там станет прикидывать, твоя далматика или не твоя? Да они просто обмочатся от зависти, вот и все!

– Ну…

– А не нравится – поезжай в поневе.

Мистина стал сворачивать далматику.

Эльга нехотя забрала ее у него. Выбора не было.

– Одного платья мало. Еще нужно чем-то голову покрыть… раз уж я вроде как молодуха буду.

Мистина вздохнул и велел дружине вывернуть мешки и короба.

Эльга придирчиво изучила выложенные перед ней рушники и рубахи. Чистых там оставалось не так уж много…

Но все же выбрала сорочку из запасов Доброша, из самого тонкого и самого белого льна, и села шить из нее головное покрывало. К счастью, рубаха была словенская: если ее распороть, то получишь пять прямоугольных кусков полотна одинаковой ширины. Стан рубахи по длине сошел бы за убрус, кабы не вырез для головы посередине…