– Я дам тебе новую, когда прибудет мое приданое! – пообещала она парню, но тот лишь хмыкнул в ответ. – У меня там столько сорочек на подарки…

У приличных женщин убрусы не бывают со швами, с грустью думала Эльга, но совсем без убруса никак нельзя. Если потом выбрать на берегу плоский камень, отмыть, нагреть у костра и прогладить швы – может, будет почти незаметно.

Мистина тем временем послал пару парней вперед – разведать, как там дела у князя зоричей и не ищут ли их. Маловероятно, что тот уже знает о пропаже своей невесты, за которой собирался ехать только осенью, но поразузнать, что да как, не помешает.

– Я бы на месте плесковского князя вообще молчал, пока осень не настанет, – сказал Мистина, пока Эльга шила. – Раз уж девушку увезли, то ему же лучше, если ее доставят до места, а не будут перекидывать из рук в руки, пока от чести не останутся одни клочья. Если он потом пришлет приданое и примет выкуп от Ингвара, ничья честь не пострадает. А Дивислав пусть разбирается с Ингваром сам. Ингвар конунг, поверь, будет ничуть не против. Он не бегает от людей, которым есть что ему сказать.

– Ему не миновать встречи с Дивиславом, – кивнула Эльга. – Ведь ему нужно будет ехать, чтобы отомстить викингам за моего отца и освободить проход по Нарове.

– Вот тогда мы с ним и разделаемся! – Мистина даже обрадовался такому удобному случаю. – Как же мне не хочется драться с ним сейчас: здесь он дома, и у меня маловато людей, да девка на руках… Но если надо, значит, надо! – бодро закончил он.

К вечеру двое посланных вернулись. Вид у них был довольный.

– Мистина, боги и удача на твоей стороне! – объявил Арне. – На Взваде стоит Ранди Ворон, ждет проводника. Он как раз едет в Киев. Когда мы ему сказали, что ты здесь, он согласился подождать. Так что мы можем войти в город вместе с ним!

Заслышав, что приехали варяги из Волховца, князь Дивислав сам вышел на пристань: к этим людям он уже не первый год относился с настороженностью.

Кроме хорошо ему знакомого Ранди Ворона, он увидел и здоровенного парня из киевской дружины Ульвова сына. Выглядел тот особенно веселым и гордым.

– Есть повод выпить пива, княже, если будет на то твое соизволение! – с присущей только ему дерзкой почтительностью воскликнул он, поздоровавшись. – Я приехал вновь не таким, как уезжал – теперь я женатый человек! Вон та дева – моя жена, Альдис дочь Ульва!

Он обернулся и махнул рукой в сторону лодьи, где на мягких мешках со шкурками сидела молодая женщина в желтом греческом платье. Свободным концом белого убруса, намотанного по обычаю северных жен, она прикрывала лицо от солнца и отвернулась, когда Дивислав на нее взглянул.

– Боюсь, она не очень хочет тебя видеть, – со смехом пояснил Мистина. – У тебя с ее отцом были ведь кое-какие разногласия, и ее это смущает.

– Не хотел бы смущать молодую женщину, ничуть не причастную к нашим разногласиям, – понимающе усмехнулся Дивислав. – Ее проводят к моей свояченице, и там она отдохнет. Так рассказывайте, что привезли?

С приближением Купалы обнаружилась удивительная вещь: я оказалась старшей невестой в Варягине!

Я к этому не готовилась: сперва старшей была Вояна, потом Эльга.

А оставаться здесь после нее я не собиралась: мы ведь должны были уехать вместе, и к мысли об этом я привыкала с детства.

И вот мне пришлось на Ярилины дни возглавлять девичье коло! Хорошо хоть, что мы с Эльгой учились этому вместе и я, кажется, не вовсе опозорилась.

Но и купальское веселье не избавляло от тревог.

Я тосковала по Эльге и тревожилась за нее, Домаша все плакала, отец тоже ходил хмурый, не понимая, чего ждать дальше.

Вся волость была в смятении: как теперь справлять Купалу, когда у нас погиб сам исток рода и племени!

Князь вне срока приносил жертвы в плесковском святилище, но некому теперь было научить его, довольно ли этого для усмирения гнева богов и чуров. Пора было петь купальские песни, но мы боялись. Даже поднимая глаза к нему, люди, казалось, проверяли, не рушится ли оно им на головы.

Перед самой Купалой пришла очередная нерадостная весть: в лесу умерла баба Гоня.

Несмотря на заботу Людожировны, она так и не оправилась: с каждым днем теряла силы, перестала есть и в конце концов ушла «к дедам» уже совсем.

– К тебе слово мое, сестра! – сказал Воислав Домаше. – Поговорили мы с родом и старейшиной плесковской. Нельзя же, чтоб святое место пустым стояло. Надо кому-то там жить, Навь сторожить. А из нашего рода подходящей бабы я не вижу – кроме тебя.

Он был прав: Домаша приходилась дочерью покойному Судогостю и к тому же овдовела, то есть наполовину вошла в Навь. А поскольку ей случилось овдоветь дважды, то Навь прямо-таки громким голосом призывала ее на службу. Да и кому, как не ей, было исправить то, что разломала ее дочь?

– Но ты не печалься – не одна там будешь, – продолжал Воислав. – Надо ведь нам теперь нового Князь-Медведя растить, взамен старого. Пошлем людей за внучком твоим, первенцем Воянкиным.

– Да он же еще порточков не носит! – ахнула Домаша. – Дитя совсем.

– Три года ему – подстригать пора! До первого возраста дорос. А что рано боги призвали – знать, судьба…

На Купалу Домаше предстояло от нас уйти. Ее дожидалась птичья личина…

А ведь она была не так уж стара и даже могла бы еще рожать, если бы не обзавелась внуками.

Ох, как ревели Володея с Беряшей и оба их брата! Их мать все равно что умирала, и они знали об этом, но поделать было ничего нельзя!

Зато мой отец не смог скрыть облегчения.

– Это далеко не самое худшее, чего я ожидал! – сказал он и потрепал меня по голове. – Я видел, как все эти бабы косились в твою сторону! Я уже думал, что они тебя пошлют в лес!

– Меня? – Я чуть не подпрыгнула от изумления. – Но какая из меня Бура-баба?

– Молодая и красивая! Ты ей не прямая родня, но я слышал, что толковали бабы у твоего деда в Люботине: дескать, ты ходила за старухой, когда она умирала, и она передала тебе всех своих духов-прислужников.

– Она ничего… не передавала мне, – возразила я, но не слишком уверенно.

Были причины усомниться.

Нарочно я, конечно, никаких чудов и кудов не принимала, но мало ли что я могла совершить по незнанию в бабкиной избе! Особенно в тот первый вечер, когда ничего не соображала от страха. Я ела пищу мертвых, пила их воду, пользовалась бабкиной утварью. Может быть, я приняла помощников бабы Гони уже в тот миг, когда прикоснулась к птичьей личине, чтобы снять ее!

Заметных перемен я в себе не ощущала, но они ведь могут проявиться не сразу…

Или ощущала?

Одно я знала наверняка: прежний страх и почтение перед таинственным лесным жильем во мне исчез. Наверное, в тот жуткий вечер я сожгла все запасы страха, которые были мне отпущены.