Машина несётся, нарушая все возможные правила. Но я продолжаю кричать водителю:

– Гони! Гони!

И он гонит, но мне всё равно кажется, недостаточно быстро.

Пока ни во что не верю. Ни в то, что Лею похитили, ни в то, что Данил попал под пулю. Ни во что не хочется верить, пока не увижу. Пока это просто слова.

Слова, которые уже выжигают мне сердце. Ещё не верю, а уже жжет. Прыгает, бьется. Как быть? Что делать? Неужели правда?

Подъезжаю к дому, ворота сразу открываются. А за мной «скорая». Сердце опять застучало часто-часто, больно отдаваясь в ребра.

Блять. Я просто охреневаю от увиденного. Лужа крови у ворот. Крови моего сына. Он сам на каком-то покрывале.

Кидаюсь к нему.

– Данил! Даня!

Глаза его медленно открываются. Взглядом ищет меня. А во взгляде – муть. Словно никого не видит.

Хочу протянуть к нему руки, схватить, обнять, но слышу:

– Пожалуйста, отойдите, не трогайте. Вы можете навредить.

Выпрямляюсь, отхожу. Глаза застилают слёзы. Жар бросается в лицо.

Бессилие, ярость и злость.

Доктор склоняется над Данилом. Подвозят носилки.

Не верю, не могу поверить. Мать твою. Это же мой сын. Лежит, истекая кровью.

Я поворачиваюсь к Олегу, он тоже в крови. Гляжу сурово. Требовательно. Я выну из него душу, если не уследил.

– Что произошло?

– Данил потянул её за ворота, – говорит он тоже сурово.

– Дальше.

– Выскочила машина.

– Дальше.

– Люди в масках с оружием.

– А ты где был?

Он не отпускает взгляд. Смотрит мне в глаза.

– Она сказала на минуту, подружку увидеть.

– Ты что, идиот?

– Простите, я виноват.

– Нахрена мне твоё «простите».

Отчаянно и бессильно смотрю, как заворачивают в какую-то хрень Данила, как везут к машине «скорой помощи». Иду за ними.

Потом останавливаюсь, поворачиваюсь к Олегу:

– Поднимай всех. Всех. Ты понял?

– Да, я понял.

В машине «скорой» у Данила на лице кислородная маска. Глаза его прикрыты, веки подрагивают и мне страшно на это смотреть. Кажется, ещё секунда и они перестанут двигаться совсем.

А Лея… Где моя Лея? Что с ней? От мыслей, что она где-то там, у этих людей в черных масках, беременная, с моим ребенком под сердцем, глаза наливаются кровью и я еле держусь, чтобы прямо в машине «скорой» не начать лупить кулаками в стену, в стекла.

Бессмысленно. Глупо. Это не поможет. Ничему не поможет.

Думал, я защищён со всех сторон.

А получается, ничего не защищён и никто рядом со мной не защищён. Никто.

Человек в маске ослабляет хватку лишь тогда, когда мы выезжаем на шоссе. Это последнее, что я успеваю увидеть, потому что в следующую же минуту мне на голову натягивают мешок.

Страх сковывает тело. Не могу двигаться, ничего не понимаю и всё происходящее поначалу кажется неудачной шуткой, которую придумал Данил, чтобы запугать меня. Но чем дольше едем, тем больше я понимаю, чтго это не шутка.

Да и разговоры мужчин совсем не предполагают шутку.

– Удачно сложилось, не пришлось в дом лезть.

– Жаль только идиот этот под пулю попал, за это хозяин по головке не погладит.

– Думаю там ничего серьёзного, плечо только зацепило, жить будет.

– Смотри, как бы за пулевое премии не лишил. Он ведь приказал, чтобы без грязи.

– Так откуда мы знали, что это дурак там ходить будет. Мы же ждали, что водила и она.

– Нужно было и сынка забирать. Если помрет, так чтоб спрятать, да и дело с концом.

– Хватит и сучки. Она тем более ещё и беременна. Смотри, – он ткнул пальцем в живот и я дернулась.

– Что, сладенькая, натрахалась с Громовым? Вот теперь пришло время пожалеть об этом. Будешь у нас заложницей. А если твой Громов вдруг платить не захочет, то мы подумаем, что с тобой делать. Беременным тоже трахаться можно.

И он ржет как конь прямо возле моего уха.

Я стараюсь сидеть тихо, чтобы не раздражить этих людей и лишний раз не привлекать к себе внимание.

Всю дорогу они много матерятся и говорят о  чём-то похабном. Громко смеются. В конце-концов, понимаю, что никуда мне не деться и что меня похитили и везут к какому-то хозяину. И что Егор заплатит очень много, чтобы меня выкупить. Или не заплатит…

Наконец, машина останавливается и меня вытаскивают из нее. Я не сопротивляюсь. Ведут. Тихо, безропотно иду.

Щёлкает замок. Меня вталкивают куда-то и снова слышится звук замка. Удаляющиеся шаги и всё затихает.

Боюсь сдвинуться с места. Но, все-таки, тянусь рукой к мешку на голове. Снимаю его. Осматриваюсь.

Маленькая пустая комната. Только одна кровать и всё. Больше тут ничего нет.

Решётчатое окно замазано краской. Подхожу. Пытаюсь найти хоть маленькую щель, чтобы выглянуть на улицу, но безуспешно. Закрашено тщательно, на совесть. Ничего не остается, как смириться с тем, что есть.

Страшно. Если буду сопротивляться, кто знает, что у них на уме. Буду сидеть тихо. Как долго? Ответ на этот вопрос зависит явно не от меня. Наверное, от Егора.

Я стараюсь не накручивать себя, надеяться на скорое освобождение. Что ещё остаётся? Ведь Егор не бросит меня. Я уверена – не бросит.

Даже мысли не хочется допускать, что Егор может отказаться от меня. Оставить в опасности меня и нашего малыша. Нет, он не такой.

Ложусь на холодную кровать. Время тянется неумолимо долго. Мне кажется, что я здесь уже несколько дней или даже месяцев.

Приходит человек в маске, приносит еду.

И опять долгие часы ожидания.

Веки тяжелеют и я чувствую, что засыпаю. Засыпаю с надеждой, что завтра проснусь и уже всё будет по-другому. Так хочется проснуться и увидеть Егора. Надеюсь, так и будет.

И вдруг какое-то тягучее чувство в животе. А потом укол. Едва ощутимый, но пугающий меня своей внезапностью. Резко сажусь на кровать и глажу себя по животу.

Надо успокоиться. Надо. Все будет хорошо.

Но нет.

Снова укол… И еще. И опять как будто кто-то тянет в животе.

Мамочки… Что это?!

– Давай-давай, приходи в себя. Ну же, девочка, давай, – ощущаю хлесткие удары по щекам и руками пытаюсь закрыть лицо.