Списку, зачитываемому прокурором, казалось, не будет конца, и с каждым новым пунктом обвинения от огонька той крохотной надежды, что ещё теплилась у меня внутри, на то, что Эрнста хотя бы приговорят пожизненно вместо смертной казни, к концу этой речи уже ничего не осталось. И я сидела, молча сложив руки на коленях и слушала радио, будто это мне, а не ему должны были вынести сегодня вердикт.

Судья продолжил зачитывать остальные вердикты, но я больше ничего не слышала. Мир остановился в ту минуту для меня, и ничего больше не оставалось, кроме как уронить голову на руки и рыдать в голос, будто это помогло бы делу…

Догадавшись о причине моих слёз, или же услышав слова судьи из другой комнаты, Генрих поспешил утешить меня, усевшись рядом и гладя меня по волосам, тихо говоря что-то успокаивающее, но я его не слушала.

Война давно закончилась и всё, что я от всех них слышала после подписания капитуляции, было то, как наладится моя жизнь и как всё будет замечательно, и вот эти самые люди теперь собирались хладнокровно повесить отца моего ребёнка за преступления, ответственность за которые должны были бы нести его командиры. Ну и как мне после такого оставалось хоть кому-то верить?

* * *

Я машинально мыла посуду, намыливая тарелку за тарелкой, в то время как мысли мои были очень и очень далеко, что в принципе было моим нормальным состоянием в последнее время. Малыш Эрнст во что-то играл на одеялке, что я расстелила для него на полу. Я была настолько погружена в свои мысли, что даже не услышала вначале звонка, и обратила внимание на настойчивый шум, только когда в дверь не начали стучать. Очнувшись наконец от своего оцепенения, я наспех вытерла руки о передник и пошла открыть дверь.

— Добрый день, миссис Розенберг, — на пороге стоял агент Фостер. — Разрешите войти на минутку? Дело важное.

— Да, конечно. — Я отступила в сторону, пропуская его. — Но Генрих на работе…

— Я знаю. Я пришёл к вам.

Эрни, который не любил когда кто-либо говорил с его матерью без его надзора, немедленно выбежал из кухни и ухватился за мою ногу. Я подняла его на руки.

— У нас гости, Эрни. Что мы обычно говорим гостям?

— Привет.

Я улыбнулась и чмокнула малыша в мягкую как пёрышко щёчку. Агента Фостера он знал по его частым визитам; незнакомым же людям он вместо «привет» обычно говорил «уйди».

— Здравствуйте, молодой человек. — Агент Фостер тепло улыбнулся мальчику и снял шляпу, снова переводя взгляд на меня. — Миссис Розенберг, причина, по которой я здесь, весьма деликатна…

— Вы можете говорить при моём сыне. Может, хотите кофе? Или чаю?

— Нет, благодарю вас, это займёт всего минуту.

Он немного неловко переступил с ноги на ногу, будто собираясь с мыслями. Весьма несвойственное поведение для всегда уверенного в себе агента разведки. Похоже было, будто он нервничал; я нахмурилась.

— Миссис Розенберг, как вы должно быть уже знаете, международный военный трибунал приговорил доктора Кальтенбруннера за совершённые военные преступления к… в общем…

— Он мёртв? — Сразу же перебила его я, невольно стискивая сына в руках.

— Нет, нет, пока нет. — Агент Фостер покачал головой с мягкой улыбкой, которая, однако, сразу же исчезла. Я снова начала дышать. — Но ввиду того, что… вы ведь понимаете… приговор в скором времени приведут в исполнение… В общем, его последним желанием было увидеть вас и вашего сына. Трибунал официально на подобные визиты разрешения никогда не даст, но у меня там свои связи, и… Скажем так, я всё организовал, если вы конечно хотите поехать.

— Хочу ли я поехать? О чём вы вообще спрашиваете? Да я всех вот уже полтора года умоляла разрешить мне его повидать!

— Ну что ж, в таком случае всё решено. Я заберу вас завтра ровно в семь утра, и мы сразу же поедем в аэропорт. Я лично буду сопровождать вас в Германию и обратно.

Я радостно закивала, едва сдерживая своё волнение.

— Не берите с собой много вещей, пожалуйста. В Нюрнберге мы проведём всего несколько часов. Возьмите только то, что вам может потребоваться для мальчика, ну и документы, естественно.

— Спасибо вам огромное. Я и выразить не могу, как я ценю то, что вы для нас сделали.

Держа Эрни на одной руке, я протянула вторую американцу. Он крепко пожал её, слегка поклонился и вышел. Я же ещё какое-то время стояла посреди коридора, не веря до конца в то, что мне наконец-то разрешат его увидеть, пусть и в последний раз. Я прикрыла глаза, закусив губу и повторяя как мантру: только не плачь при сыне, не плачь при сыне, не плачь…

* * *

Мне не верилось, что я снова ступила на немецкую землю. Всё вокруг казалось таким знакомым, но в то же время таким сюрреалистическим, что я никак не могла отделаться от ощущения, что вот-вот проснусь у себя в квартире, в Нью-Йорке, рядом с Генрихом. Но Генрих в этот раз нас не сопровождал, только агент Фостер. Я поудобнее перехватила спящего сына и последовала за американцем в предоставленную нам ОСС машину.

Не помню, сколько времени у нас занял путь от военного аэродрома до тюрьмы, где союзники держали самых важных военных преступников; всё, о чем я думала, так это о том, что я вот-вот снова увижу его, моего Эрни.

— Вы в порядке? — агент Фостер протянул мне платок с обеспокоенным видом.

Я кивнула и поспешила вытереть слёзы. Американцы и их «порядок». Как я могла быть в порядке?

«Вы собираетесь убить самого дорогого мне человека; нет, я совсем даже не в порядке!» Я поборола желание бросить ему в ответ обидную реплику. Это же в конце концов была не его вина; он хотя бы устроил мне это последнее свидание… При этой мысли я снова чуть не расплакалась.

— Миссис Розенберг, если вы не очень хорошо себя чувствуете, мы можем не ездить туда…

— Нет, нет, всё хорошо, правда. — Я набрала полную грудь воздуха, стараясь взять свои эмоции под контроль. — Просто переволновалась.

В самом здании тюрьмы меня отправили в отдельную комнату, где женщина-военный полицейский обыскала меня с тщательностью, которая при других обстоятельствах вызвала бы у меня приступ смеха. Но когда она начала проверять одежду моего сына, я не выдержала и взорвалась.

— Какого чёрта вы делаете с моим ребёнком?!

— Вы могли поместить яд в складки его одежды, — ровным тоном ответила она, не поведя и бровью.

— Вы в конец рехнулись?! Чтобы он случайно его нашёл и проглотил?!

— От вас, нацистов, всё, что угодно можно ожидать; мы не раз в этом убеждались. Гёббельсы собственноручно отравили всех своих детей, так чем вы от них отличаетесь? Откуда мне знать, что вы не планируете совершить самоубийство с вашим этим… кем вы там друг другу приходитесь? Мой долг это предотвратить.