Карл отчетливо вспомнил этот громкоговоритель – большую мембрану из черного картона, натянутую на металлический каркас. Эбонитовая решетка защищала ее от внешних повреждений…

Воспоминание о мембране приковало его внимание, зацепило его, остановив тошнотворное кружение. Но стоило подумать о чем-то другом, приступ повторялся с удвоенной силой. И Карл полюбил это воспоминание, которое успокаивало желудок и остужало мозг.

Эбонитовая решетка защищала мембрану от внешних повреждений. Черт с ней. Лучше думать об этой чертовой мембране, чем сглатывать рвотные позывы. А так хорошо. Пусть будет мембрана.

Эбонитовая решетка была похожа на паутину – двенадцать лучей разбегались от центра, укрепленные двумя концентрическими окружностями. Получалась сеть из вписанных в окружность треугольников и трапеций. Карл с удивлением поймал себя на мысли, что любуется совершенством этой фигуры, непонятно почему так врезавшейся в память. Эта фигура радовала его воображение, будто красивая женщина.

«Решетка чем-то похожа на антенну Ребера, установленную во дворе, – подумал Карл и спросил себя: – Ну и что?»

Решетка заколыхалась и превратилась в паутину, в центре которой Карл разглядел большого черного паука. Потом паук закружился, и паутина превратилась в тележное колесо. Его медленное вращение как бы уравновешивало вращение мира, поэтому Карл у себя в голове вертел и вертел его с наслаждением. Обруч и спицы – вписанные в окружность треугольники. Невероятная прочность. И бесконечность. Эта бесконечность отрезала Карла от обыденного мира и окутала его невероятным комфортом, которого он не испытывал с того момента, как покинул чрево матери.

Сознание всколыхнулось, и Карл ощутил, как внутри его, точнехонько в центре груди, разогревается воображаемый огненный шар. Исходящий от него свет был настолько упругим, что выталкивал из тела не только остатки тошноты, но и другие неприятные последствия употребления виски в сочетании с табаком.

Тележное колесо, продолжая вращаться по воле фантазии, превратилось в светящийся огненный знак. Это были уже не просто спицы, а невероятно сложная система линий, образующих взаимно пересекающиеся и вписанные один в другой треугольники. Огненная окружность теперь замыкала активное пространство, фокусируя поток рвущейся из ниоткуда энергии на трех областях тела Карла – в груди, на уровне солнечного сплетения и на ладонь ниже пупка.

Казалось, что в пересечении линий зашифровано некое слово, точнее, знаковое понятие.

«Господи! Это и есть слово «вечность»!» – пронеслось у Карла в голове, и во внутреннем мысленном пространстве возникла фигурка мальчика Кая, сидящего на бесконечной ледяной плоскости и пытающегося составить из осколков льда шараду. И вдруг Карл сам превратился в этого мальчика, и перед его глазами светящиеся линии начали хаотический, ускользающий от внимания танец.

Было почти невозможно удержать их в памяти целиком.

Карл стал приглядываться внимательнее. Откуда-то в нем появилась уверенность, что, разгадав знак, он получит необычайную силу. Он решил рассмотреть знак хорошенько с тем, чтобы запомнить его и потом, нарисовав на бумаге, разобраться в спокойной обстановке. Однако линии так прыгали и выгибались, вспыхивая то тут, то там, что идея запомнить их показалась неосуществимой.

«Слово «вечность» состоит из нескольких букв, – внезапно осенило Карла. – Надо запомнить пересечения линий, обозначающие каждую букву, а затем, уже из букв, сложить целое слово».

Он попытался сосредоточиться на образе, пытаясь вычленить то, что сам назвал буквами, но это оказалось непросто. Главная проблема состояла в том, что Карл не знал, из скольких букв сложено слово «вечность».

«Вероятно, в каждом языке слово пишется по-разному и содержит разное количество знаков, – пришло ему в голову. – В данном случае я не знаю, с каким языком мне пришлось столкнуться, а чтобы это понять, надо хотя бы приблизительно выяснить природу возникновения образа».

На самом деле у Карла почти не было сомнений в том, что фигура в его сознании как-то связана с ночным происшествием, с жутковатым скрежетом звезд, принятым на антенну Ребера. Но окончательно поверить в это означало, что знак был передан разумом, чуждым человеческому. Внеземным.

А если так, то стоило ли доверять собственной интуиции, настойчиво подсказывающей значение слова? Может, это вовсе не «вечность», а нечто, вообще недоступное человеческому пониманию?

Повинуясь внезапному порыву, Карл распахнул глаза и вздрогнул от удивления – каюта оказалась наполнена тьмой, посреди которой продолжали танцевать огненные треугольники. Ни утреннего света, ни отблесков океанских волн. Карл испугался. Может быть, он ослеп? И эти огненные линии – признак наступившего недуга? В панике он вскочил с кровати и осторожно двинулся туда, где должен был быть иллюминатор. Вскоре Шнайдеру удалось нащупать стол, стакан на нем и массивный баллон сифона. Только вплотную к стеклу иллюминатора были видны отсветы корабельных огней. Снаружи была ночь.

У Карла отлегло от сердца.

– Проклятье! – выругался он. – Неужели я целый день пролежал на кровати?

Видение огненной фигуры из вписанных в круг треугольников постепенно померкло, и Карл успокоился.

«Никогда еще не было такого похмелья, – невесело подумал он. – Кажется, виски, купленное Ребером, сохранилось еще со времен их дурацкого сухого закона».

Карл помотал головой и дернул нить выключателя. Каюта озарилась ярким электрическим светом.

Возле зеркала выяснилось, что похмелье и проведенный в неподвижности день не оставили почти никаких следов на лице, если не считать жесткой щетины на подбородке. Пропущенный обед не оставил чувства голода, напротив, тело переполняла неожиданная энергия и сила.

Ему захотелось прогуляться. Посетить салон, где наверняка толпились любители ночных утех, или зимний сад.

«Может, проклятие цыганки уже не имеет силы, раз я возвращаюсь?» – подумал он, расправляя грудь.

Мощный прилив сексуального желания всколыхнул Карла, побуждая к активным действиям. Видение, владевшее им весь день, отступило на второй план, но произвело в мозгу заметные изменения. Карл поймал себя на том, что обращает повышенное внимание на все круглое и треугольное.

Это не помешало ему побриться, напевая модный мотивчик. Воронка воды в раковине, вращаясь, опять напомнила Шнайдеру загадочную фигуру.

– Да мне просто надо было раньше покинуть Америку, вот и все! – воскликнул Карл, чувствуя необычайную легкость и жизнерадостность. – Ох, и укатала она меня! А еще лучше было убить эту цыганку.

Слово «убить» немного испугало его, и Шнайдер поправился:

– Надавать ей по заднице или изнасиловать прямо там, в ее дурацком таборе.

Распаковав чемодан, Карл переоделся в самый приличный костюм. Денег в портмоне было не слишком много, но из-за новой, неведомой прежде легкости ему даже в голову не пришло побеспокоиться об этом. Прикинув, что провести пару-тройку вечеров в ресторане средств у него точно хватит, Карл улыбнулся и, взяв трость, шагнул в коридор.