Мне стыдно. Я струсила, убежала, спряталась.

Ты хотел, чтобы я убила тебя, посланец небес. Городской вельможа хочет, чтобы я убила тебя. Все хотят, чтобы я вонзила этот нож тебе в сердце, отдала тебе свое тело и отправилась в ад, Небесный Хэрай, куда угодно, лишь бы ты пошел дальше, к таким как я и мои родители.

Если все этого хотят, могу ли я противиться?

Я не верю в Небесный Хэрай. Если ты – посланец небес, небеса находятся под землей и пылают вечным огнем. Каждый день я ходила на это кладбище. Плакала на могилах моей родни. Молилась будде Амиде и всем богам, каких знала. Я собиралась покончить с собой от позора, но что-то удерживало мою руку.

Теперь я знаю, что это было. Я надеялась, что ты вернешься, что боги услышали мою мольбу. Да, я убью тебя. Да, после этого я умру сама. Да, ты продолжишь жить.

Что с того? Единственное наслаждение, которое мне осталось – вонзить в тебя нож. Я буду смотреть в твои глаза, пока ты будешь умирать. Буду наслаждаться каждым мигом этого умирания. Запомню, как жизнь покидала тебя. Какая разница, что случится потом? Все остальное не имеет значения. Даже ад покажется мне Небесным Хэраем, если со мной останется память о твоей кончине и сладкий миг мести.

Краткий? Сомнительный?

А что в этом мире длится вечно и не вызывает сомнений?

Я убью тебя так, как это делали в давние кровавые времена. Я убью тебя так, как это делали до сошествия будды Амиды к святому Кэннё. Убью, не задумываясь о последствиях. Убью, утоляя ненависть. Убью, задыхаясь от счастья.

Ханако, дочь Сабуро и Аой, не смогла бы убить тебя так, как это сделаю я. Ханако была маленькой трусливой девочкой. Большее, на что ее хватило – это сменить имя. Даже та Тошико, которая сбежала от тебя, не смогла бы. Нужно пожить в деревне, наполненной призраками тех, кого ты любила, рядом с кладбищем, где под надписями на крестах зарыты другие тела, чтобы стать настоящей Тошико. Я – смерть, катастрофа, случившаяся по вине человека, и этот человек – ты.

Месть.

Я буду знать, что отомстила.

Ты будешь знать, что я отомстила.

Это останется с тобой, куда бы ты ни пошел. Моя память. Моя радость. Нож в моих руках. Нож в твоем теле. В тебе еще не побывало ни одного такого ножа.

Славься, будда Амида!

Небо горит надо мной. Нет в нем лотоса.

Я думал, она будет убивать его медленно, наслаждаясь агонией. Как выяснилось, я ждал слишком многого от простой деревенской девушки. Взяв нож, который предложил ей инспектор, Тошико подошла к Тэнси, не слишком впечатленному ее речью. Тронула пальцами место под левой грудью – прекрасной женской грудью гейши Акеми – словно боялась промахнуться мимо сердца. А может, не была уверена, что у Тэнси есть оно, это сердце.

И, закусив губу, сдерживая рыдания, ткнула ножом изо всех сил.

Ей повезло, нож не наткнулся на ребро. Соединенные этим ножом в единое целое, две женщины некоторое время стояли, вглядываясь друг в друга. Я видел, как изо рта Тэнси течет струйка крови. Потом убитый и убийца стали оседать, будто сугроб на весеннем солнце. Медленней медленного они опустились на левые колена. Так дежурят стражи в императорской опочивальне или покоях сёгуна, потому что с двух колен нельзя быстро восстать к бою в тяжелом доспехе.

Из разрытой могилы на них смотрела Аой, мать Тошико. На табличке, повешенной на крест, темнело имя Сабуро, отца Тошико. Если души родителей сейчас были здесь, я не знаю, чего они хотели.

Я хотел, чтобы это закончилось как можно быстрее.

Когда Тэнси повалился на землю, Тошико выпустила нож. Какое-то время она пребывала без движения, словно убийство выпило из нее все силы – а может, Тэнси не сумел овладеть чужим телом и рассудком так быстро, как это у него получалось раньше. Ветер гнал тучи, вечер смыкался вокруг кладбища. Мы ждали, превратившись в немые камни.

Десять камней, если считать убийцу и убитого. Нет, убитого считать нельзя. Девять камней. Все правильно, настоятель Иссэн так и говорил: «Камней в изысканном саду должно быть нечетное количество.»

О чем я думаю?!

Прошла целая вечность, прежде чем Тошико повернулась к нам. Ее взгляд я запомню навсегда. Умирать буду, вспомню. Из-за этого я сейчас кричу по ночам.

– Мне жаль тебя огорчать, – говорит настоятель Иссэн. – Но я не знаю, почему случилось так, а не иначе.

Мы сидим на ступенях храма Вакаикуса: я и старик. Над нами, подвешен к карнизу, горит простой бумажный фонарь. Сумерки сгущаются, скоро запрут ворота. Надо возвращаться. Да, у меня есть грамота, мне откроют. Но лучше обойтись без лишних разбирательств.

За нашими спинами послушники заканчивают уборку в главном зале. Шаркают метлы, стучат ведра, переставляемые с места на место. Деревянная статуя Амиды Нёрай[57] взирает на это из-под опущенных век. Позолота на щеках и шее Амиды стерлась, наружу выглядывает черная от времени древесина. Кажется, что будда страдает кожной болезнью.

– Я не знаю, – повторяет настоятель Иссэн.

Я тоже не знаю. Я вспоминаю взгляд Тошико, лицо Тошико. Я искал в нем Тэнси и не находил. Когда девушка зашлась в рыданиях, никто не кинулся ее утешать. Мне стыдно об этом говорить, но мы испугались. Не знаю, испугался ли святой Кэннё, видя, что с небес к нему спускается будда верхом на лотосе. Но я дрожал от страха, понимая, что сверхъестественное – это то, что выше меня, выше нас всех, даже если это всего лишь гримасы бренной плоти: остывающий мертвец и несчастная девушка в роще бамбуковых крестов.

Фуккацу не произошло.

Мертвый Тэнси лежал на земле. Плакала живая Тошико.

– Вас это не удивляет? – спрашиваю я монаха.

И слышу ответ:

– Нет.

– Как же так? – я подскакиваю на месте. Я похож на ребенка, которому объявили, что листья на деревьях сделаны из бобовой пасты. – Что может быть удивительней этого? Это же чудо!

Монах гладит обеими руками лысую голову:

– Чудо? Меня давно не удивляют чудеса, Рэйден-сан. Чудеса – мои будни. Зато люди не перестают меня удивлять.

– И у вас даже нет предположений? Догадок?

– У меня их целый ворох. Все они оригинальны, восхитительны и совершенно бессмысленны. Допустим, фуккацу произошло. Тэнси воскрес в девушке, но волей случая или высшим промыслом он утратил всю память, какую накопил за сто лет, кроме памяти Тошико. В этом случае мы бы не отличили его от подлинной девушки. Чудо? Да, снова чудо, но уже без нарушения закона, дарованного нам буддой. Вам стало легче, Рэйден-сан?

Я мотаю головой. Мне не стало легче.