В 1842 году эти письма широко печатались в журналах и газетах США, таких, как «Монинг пост» в Бостоне (1 февраля), «Нью Уолд» (12 февраля) и «Пэтриот» в Балтиморе (25 февраля). Мнения разделились. «Пэтриот» утверждал, что веру Диккенса в животный магнетизм надо классифицировать как «дряхлость гения», однако «Нью Уолд» аплодировал смелости честного признания, которое могло бы ударить по популярности Диккенса.

Первое письменное упоминание о встрече Диккенса с месмеризмом относится к январю 1838 года, когда он вместе со своим иллюстратором встретил Эллиотсона и наблюдал его работу с Элизабет О’Ки. Они стали друзьями, и Диккенс все снова и снова приходил смотреть на демонстрации Эллиотсона и его ассистентов в Университетском госпитале. Они часто встречались между 1839 и 1844 годами, и Эллиотсон также представил Диккенса Тауншенду в 1840 году. Сам Диккенс отказывался гипнотизироваться, потому что не хотел терять контроль, но был рад попробовать себя в качестве месмериста и сделал это впервые во время лекционного тура в США, в Питсбурге. Его объектом была жена Кэтрин (Кейт):

А по поводу магнетизма, позволь мне сказать, что во второй вечер в Питсбурге, где присутствовали только мистер К. и портретист, Кейт села и, смеясь, предложила мне попробовать свою руку на ней. Я же до этого лишь разглагольствовал о предмете и прикидывался, будто я могу оказать воздействие, но еще не пробовал. В течение шести минут я магнетизировал ее сначала до истерии, а потом и до магнетического сна. В следующую ночь я попробовал снова, и она впала в дремоту за две с небольшим минуты. Я могу разбудить ее совершенно легко; но скажу честно (не будучи готов ни к чему такому внезапному и серьезному): я впервые был изрядно встревожен.

Он назвал это «необычайным успехом» и, вернувшись домой, в Лондон, практиковал уже на более широком круге знакомых и родственников, главным образом ради показа и развлечения, но при случае также, чтобы успокоить чьи-либо нервы и дать расслабиться.

В 1844 Диккенс и его семья были в продолжительном путешествии по Италии. В Генуе они встретились и стали близкими друзьями с банкиром Эмилем де ла Ру и его семейством. Мадам де ла Ру (урожденная Августа Гранет) страдала от целого ряда симптомов, типичных для истеричных женщин высшего класса: у нее был нервозный тик, головные боли, бессонница, а порой конвульсии и каталепсия. Диккенс узнал этот тип из демонстраций Эллиотсона и понял, что симптомы психосоматические, а значит, можно помочь гипнозом. Он решился месмеризовать ее и начал лечение 23 декабря 1844 года. Когда она была в трансе, он обычно заставлял ее говорить о своих страхах, фантазиях и сновидениях посредством свободных ассоциаций. К потрясению как Эмиля, так и Кэтрин, у Диккенса с мадам де ла Ру возникли очень интенсивные отношения, которым вдобавок помогало улучшение здоровья Августы. Она была, конечно, сильно зависима от Диккенса, но Диккенс настолько увлекся, что был также зависим и от нее. Одним из того, чем он увлекся, была борьба с «фантомом» — проекцией страхов Августы, который часто появлялся во время их сеансов и старался сорвать терапевтические старания Диккенса.

Диккенс не принадлежал к тем, кто останавливается на полдороге, а его уверенность и энергия были неисчерпаемы; со своей стороны, Августа была ненасытной. Взаимная привязанность стала такой, что, даже будучи врозь (Кэтрин, ставшая теперь ревнивой, настаивала на продолжении путешествия), они назначали ежедневное свидание на 11 часов. Каждый день Диккенс концентрировался на ней целый час; она же покорно входила в назначенное время в транс, однако когда Диккенса с ней не было, возвращалась к рецидивам до тех пор, пока они не встретились снова в апреле в Риме, совершив совместное путешествие обратно в Геную. Все это, несомненно, было одним из факторов, расстроивших брак Диккенса с Кэтрин. Еще задолго до того, как Фрейд дал явлению название «трансфер»[48], психологи-любители викторианской эпохи уже знали (и сильно интересовались) о феномене притяжения между оператором и объектом, считавшимся естественным приложением магнитной теории. Они до хрипоты спорили, что это своего рода любовь ребенка к родителю, а никакое не сексуальное влечение. Наступала эта любовь (как и в случае Диккенса и мадам де ла Ру) чаще всего у объекта, страдающего от беспокойства, когда тот чувствовал ослабление внимания оператора.

После того как Диккенс вернулся в Лондон в июне 1845 года, связь между ним и его пациенткой ослабла, и хотя они от случая к случаю встречались и переписывались на протяжении последующих лет, та интенсивность ушла навсегда. Мадам де ла Ру все так же плохо себя чувствовала. Диккенс предлагал возобновить лечение, но она отказывалась, так как знала, что он не смог бы стать ее доктором на все время, и предпочла страдать вместо предлагаемого временного улучшения, за которым последовало бы ухудшение. После этого эпизода с женой банкира, у Диккенса больше не было ни одной возможности месмеризовать другого человека, однако он сохранил интерес к теории предмета. Месмеризм, казалось, давал надежду на истинное самопознание, — то есть на познание источника своей жизненной энергии; однако он пришел к выводу, что коль скоро месмеризм может вскрывать проблемы, то не сможет окончательно их вылечить. Его интерес к предмету оставался сильным, отчасти отразившимся на биографии; так, например, в 1850-х годах он поставил и взял на себя главную роль в комедии восемнадцатого века господина Инхбальда «Животный магнетизм» в Небворт-хаус, где жили Булвер-Литтоны.

Как я уже сказал, многие британские интеллектуалы девятнадцатого столетия баловались или интересовались месмеризмом. Если Диккенс зашел дальше, чем другие (скажем, чем Шарлотта Бронте, которая позволила себя месмеризовать только один раз), то это объясняется лишь его сильной натурой. Он говорил Кэтрин, что его призвание к месмеризму, к исследованию природы власти, к утверждению своей воли и личности, к глубинному испытанию всех возможностей и видов человеческих отношений — неотделимо от его искусства и жизни. «Интенсивное преследование любой идеи, — сказал он, — которая полностью овладевает мной, это одно из качеств, которое отличает меня от остальных людей — иногда во благо, а иногда, осмелюсь сказать, и во вред».

Развитию месмеризма в Британии способствовали в огромной степени знаменитая болезнь и ее не менее знаменитое исцеление Гарриет Мартино, общественной деятельницы и популярной писательницы, которая находилась в центре английской литературы в ранний викторианский период. Ее, как и Диккенса, отличала страстная натура, доводившая ее до крайнего энтузиазма, однако по сравнению с ним она была куда более скрытной, он же раструбил большой публике о своем увлечении месмеризмом. Хотя месмеризм завоевал репутацию сам по себе вследствие своей медицинской эффективности, так что под давлением своих пациентов доктора начинали его применять, слава Мартино обеспечила данному предмету колоссальное внимание.

Она страдала серьезными болями в животе и запорами, ненормально частыми менструациями, которые сопровождались необычно обильными выделениями, и нервными болями, которые не позволяли ей долго стоять или прогуливаться. Ее гинекологические проблемы дошли до того, что образовался какой-то твердый нарост, выступающий из влагалища (была ли это грыжа матки, полип, — после смерти была обнаружена огромная киста придатков). Стандартное медицинское лечение, которое вызывало дополнительную боль от регулярного применения прижигания йодом, оказалось бесполезным, и эта некогда активная женщина, которая раньше часто путешествовала в Соединенные Штаты, была теперь прикована к своей постели в Тайнмауте на северо-востоке Англии. Она продолжала писать, когда могла, и принадлежала поистине к тем писателям, которые думают, что отчеты об их болезни будут интересны публике. В ее случае это было так, но главным образом, интерес возник вследствие ее замечательного исцеления.