— А если полотно не будет заминировано, то эти пленные просто-напросто замерзнут.

— Так или иначе, им все равно придет конец, — заметил Вальтер Пуш, который мыслями уже решительно перенесся в солнечную Германию, предвкушая прогулки во время своего отпуска.

После обеда поезд тронулся. Он умышленно еле полз вдоль леса, так как при медленной езде мины не всегда срабатывали.

— Лишь миновав район партизанских действий, поезд увеличит скорость, — сказал один из солдат, который уже имел дело с эшелонами отпускников и партизанами.

Вечером они остановились прямо посреди леса у строительной площадки. Вся эта своеобразная сцена освещалась факелами. Отделение саперов, которое уложило новые рельсы, как раз уходило, закончив работу, когда в вагон ворвался офицер.

— Десять человек с винтовками на выход, — закричал он.

Вальтер Пуш, который имел лишь пистолет, воспользовался правом остаться в вагоне. Роберт Розен вынужден был пойти за офицером по тропинке, которая вела вдоль насыпи к лесной опушке. Там тоже горели факелы. С краю росли семь деревьев, похоже, это были березы. К каждому из деревьев был привязан человек.

— Это бандиты, они минировали железнодорожное полотно, — разъяснил офицер.

Роберт Розен разглядел пятерых мужчин и одну женщину, рядом с которой стоял подросток. То, что дальше последовало, было подобно приемам с оружием на строевом плацу. Изготовиться к стрельбе, снять предохранитель… целься… огонь! Мужчины и женщина были убиты сразу же, мальчишка жил. Офицер приказал, дать еще один залп по парню. Роберт Розен решил, что кто-нибудь из стоящих рядом солдат покончит с ним, и поэтому не стал утруждать себя. Но ведь и другие подумали то же самое. Когда звук выстрелов утих, то оказалось, что подросток все еще был жив. Офицер вынул пистолет и выстрелом в упор проделал ему дырку во лбу.

На обратном пути Роберт Розен шел рядом с тем самым унтер-офицером, который собирался ехать на Любекское кладбище.

— Сорняк надо уничтожать, — бурчал тот себе под нос. — Все подчистую искоренять, ничего не оставлять!

В поезде санитары и медсестры тем временем занимались своей работой и вносили в госпитальный вагон солдат, раненых при взрыве мины. Мертвых похоронили рядом с железнодорожной насыпью, установив на могилах березовые кресты.

Вальтер Пуш, который все это время проспал, лишь на короткое время приоткрыл глаза, чтобы сказать: «Ну, теперь ты знаешь, зачем солдату следует брать в отпуск винтовку».

Сами посудите, чего плохого можно ожидать от такого бравого, такого разумного, такого хладнокровного, такого стойкого народа, который настолько далек от бесчинств, что ни один французский солдат во время войны не был предательски убит в Германии.

Наполеон о немцах, 1812 год

Город Минск в утренних сумерках. Медсестры из госпитального вагона выглядели теперь несколько приветливее. Им ведь тоже пришлось пережить страшную ночную поездку по району, занятому партизанами. Своих раненых они заставили замолчать, вколов им морфий. Так что было поразительно тихо. Их доставили в стационарный госпиталь № 4/571 в Нискарише. Перед этим сестры залили им эфир между кожей и повязкой. Это дало раненым три дня покоя на фронте борьбы со вшами, прежде чем у тех появилось потомство, и война с ними не началась по-новому. В Нискарише тут же нашлась работа скальпелям, гангрена была самой частой причиной ампутации. Отрезанные части тела грузились на тележки и должны были сжигаться прежде, чем собаки и крысы поживятся ими. Одни за другими руки и ноги сбрасывались в мусорную яму, день и ночь напролет тошнотворный запах горелого мяса разносился над городом.

— В Минске находится самое большое еврейское гетто в России, — сказал один из солдат во время раздачи кофе.

— Находилось, — вмешался другой солдат и сделал движение, как будто отрезал голову. Некоторые рассмеялись.

Им встретилась та самая горстка пленных, что провела ночь на открытой платформе, следовавшей перед паровозом. От встречного ветра, несущегося навстречу поезду, они промерзли до костей и едва могли передвигать ноги. Их повели в барак согреться, где дали теплого супа, поскольку им предстояло сопровождать следующий поезд с возвращавшимися на фронт отпускниками. Так они будут ездить взад и вперед, и если их не разорвет на части мина или они не умрут от переохлаждения, то будут жить и дальше.

В то время, как тяжелораненых доставляли в операционный барак в Нискарише, о котором говорили, что тот, кто отсюда выйдет с головой на плечах, тому можно сказать повезло, легкораненые уже мечтали о более приятных местах. Они уже разбирались в классификации госпиталей по уровню обслуживания. Госпиталь в Кёнигсхютте был знаменит своими «ласточками», так называли сестер католического монашеского ордена, которые славились своей сердечностью и высоким профессионализмом. Совсем неприемлемые условия имелись на сборном медицинском пункте в Кракове. Там были сплошные вши и услужливые «офицерские подстилки», которые несли свою службу до тех пор, пока не беременели.

Роберт Розен и Вальтер Пуш не нуждались в госпиталях.

Телефонного разговора с узлом связи в Подвангене не получилось. Отпускники утешали Роберта Розена, что из Брест-Литовска он сможет говорить по телефону хоть со всем рейхом.

Дальнейшая поездка отпускников превратилась в радостное путешествие. Солдаты пели, Роберт Розен играл на губной гармошке. Вальтер Пуш писал письмо Ильзе, сам того не зная, следует ли посылать его по почте или же ему самому удастся его вручить.

Брест-Литовск становился все ближе. Там они уже могли почувствовать дух родины. В Брест-Литовске уже ощущался мир. Там заканчивалась широкая русская железнодорожная колея и начинался нормальный европейский стандарт железнодорожных путей. Проводник пригласил их выйти из вагонов и взять с собою вещи, так как этот поезд отправится по русской колее обратно на фронт.

Перрон был заполнен солдатами. Все ходили взад и вперед, кругом была видна лишь одна серая полевая форма, а между нею мелькали белые чепчики медсестер. Непрерывно сменяли друг друга эшелоны: те, что направлялись на родину и те, что возвращались обратно на фронт. Одни поезда с солдатами, которые были все себя от счастья, другие с теми, кто был в удрученном состоянии.

«Грязных и вшивых на родину мы не пустим», — было написано при входе в дезинсекционный барак. Это был зал, разделенный на два помещения, хорошо прогретый, что нравилось вшам. Солдаты должны были раздеться и связать свою одежду в узел. Чтобы ничего не перепуталось в этой гигантской куче полевой формы, каждый узел имел бирку с номером, а голый солдат получал дубликат бирки, который привязывал к запястью. Винтовки не нужно было отправлять на дезинсекцию, но им также определялся номер, и из них выросла внушительная пирамида. Санитары забирали узлы с одеждой и относили их к котлу, установленному в центре зала, в то время как голые солдаты травили анекдоты и задавались вопросом, почему для такой работы не выделили хотя бы одну из сестер милосердия.