– С дарами приходил кто? – сказала вторая ее внучка, Излада, на год моложе сестры.

Утром небо хмурилось, обещая скорый снегопад. Изморозь хрустела под ногами, острый холодок покалывал кожу, до рассвета замерзшую грязь припорошило мелким сухим снежком. Входит в мир Дева Марена, чтобы властвовать в нем, постепенно старея, до самого Медвежьего дня. Пора было готовить встречу Зимней Невесты. Возглавлять Маренины обряды предстояло Бегляне – одной из самых старых женщин в Плеснеске, самой уважаемой и сведущей в сложном деле моления богов. Но Марена предзимья – юная дева, и прибирать святилище перед приходом хозяйки черных лебедей Бегляна взяла молодых внучек. Годы пройдут – она в могилу ляжет, а внучки сменят ее на Божьей горе. Успеть бы обучить их всему нужному, как ее когда-то обучала бабка. Жены их рода издавна служили на Божье горе и на жальнике близ нее – с тех пор как пришли сюда первые поселенцы-дулебы.

Однако каменная вымостка перед идолами была пуста – с дарами со вчерашнего дня никто не приходил.

– Подметите пока, – Бегляна кивнула на вымостку, усыпанную палыми листьями. – А я платье разберу.

Она направилась к обчине – «божьи сорочки» и рушники для обрядов хранились в обчине близ очага. Две девушки пошли в клетушу за метлами. Но, едва отворив дверь и войдя, тут же выскочили и со всех ног побежали к бабке.

– Там чужой человек! – наперебой тараторили они и жались к старухе, будто она могла защитить их от мужчины.

Во всемогущество бабки, главы рода, они верили твердо.

– Человек? Да еще чужой? – удивилась Бегляна. – Померещилось вам? Кому здесь быть? Домового увидали?

– Домовой – мелкий и волосатый, – жалобно возразила Летава. Это была девушка с пышной рыжей косой, золотыми бровями и мягкими чертами лица, миловидная, чему не мешал широковатый рот; на утреннем холоде ее белая кожа пламенела румянцем, оттенка сладкого на вид, как сок свежей малины. – А там парень молодой…

Бегляна слегка переменилась в лице. Еще не видя «домового», она сообразила – кто это может быть. Не тот ли, сбежавший из вчерашнего побоища под увозом? Весь город слышал шум, а утром у колодца уже менялись слухами.

– Вы, – она схватила обеих внучек за рукава, – вперед меня не лезьте. Я сама взгляну, что за парень у вас…

– Не у нас… – протянула Излада. – Он, видать, и ворота растворил…

Бегляна прошаркала через площадку. Дверь клети еще стояла открытой, пропуская свет. Внутри было холодно, почти как снаружи. Была б зима, подумала мельком старуха, неведомый гость мог бы замерзнуть во сне.

Но он не замерз – когда старуха подошла, у него уже трепетали ресницы. И правда, молодой парень, среднего роста, с побледневшими веснушками на носу, спутанные светлые волосы падают на глаза. Свет и голоса уже нарушили крепость его сна – лишь Бегляна приблизилась, как веки его поднялись, а потом он сел на скамье.

Заморгал, в изумлении глядя на незнакомую старуху и явно не понимая, где находится. Оглядел тесную клеть – лари, метлы, ступа в углу.

– Ты кто такой? – спросила старуха. – Чего это в божьем доме разлегся, будто у себя?

Берест глянул на дверь – оттуда на него смотрели два свежих, изумленных девичьих лица. Снова посмотрел на старуху, соображая, где он и что это значит. Все три в простых серых свитах, перетянутых цветными ткаными поясами, из-под них видны плахты: у девок полосатые, у бабки – черная. Драку вчерашнюю он помнил хорошо, но дальше…

– Я где? – хрипло спросил он.

Не евши, не пивши, после сна в холоде на жесткой лавке, он был почти без сил. В голове висел туман от запаха сушеной травы.

– На Божьей горе, – пояснила старуха. – Кто ж тебя принес сюда, если не помнишь?

– Боги и привели, – Берест наконец вспомнил, как бежал вверх по темному склону и как нашел этот приют. – Ты – служительница здешняя?

– Я – Бегляна, богинь, матушек наших, жрица. А ты кто? Какого отца-матери сын? – прищурилась старуха, уже очень много лет принимавшая чуть ли не всех новорожденных в Плеснеске и почти всех помнившая.

– Не знаешь ты моих отца-матери…

Вспомнив родных, Берест вдруг осознал, что лица их кажутся очень-очень далекими. Будто это не его родители, а какого-то другого парня, которого он почти не знал. Тот парень жил в Малине, работал на лугах и на гумне, пас и кормил скотину, собирался минувшей осенью жениться на Ладомеровой дочери из Здоровичей… Может, и женился – там, в том краю за тридевять земель, где он и сейчас живет. По-прежнему с отцом, матерью, сестрой Мотылицей, двумя братьями… А он, тот Берест, что сидит в клети при чужом святилище, – совсем другой человек. Сколько раз он с тех пор перерождался, с трудом спасая свою жизнь и отнимая чужую, – и не скажешь.

– Не наш ведь ты? – допытывалась Бегляна.

– Не ваш. Из земля Деревской я, из Малина. Коняев сын, Световеков внук. Был. А теперь сирота я, один, как береза в поле. Убили русы киевские весь род мой – деда, родичей, отца и мать. Сестру и брата в полон увели.

– Ты вчера под самую ночь… был там, под увозом? – Бегляна вгляделась в его осунувшееся лицо с опущенными глазами.

– Я там был, – не поднимая глаз, подтвердил Берест. – И враг мой кровный там был. Тот самый, что Малин город и весь род мой вразор разорил.

– Кто это?

– Лют, Свенельдов меньшой сын.

Бегляна подошла к другой лавке и села. Две девушки, видя, что ничего ужасного не происходит и бабка беседует с незнакомцем мирно, тоже вошли и встали у двери, прижавшись одна к другой.

– Ты есть хочешь? – почти безотчетно, по привычке матери и бабки, спросила Бегляна.

А сама припоминала тем временем: да, говорили, что во вчерашней буче были замешаны кияне и сам воевода, Мистина Свенельдич.

Берест кивнул. Живот уже подводило от голода, хотя мысль о еде была неприятна.

– Укрыться думаешь здесь от врагов своих?

– Боги защиту дают всякому, кто просит. Я ведь вашим людям, плеснецким, зла не сделал.

– Это верно. Не знаю, как и быть с тобой, – Бегляна подперла щеку рукой. – По лицу видать, что парень честный. Но воевода киевский зол, желает, чтоб нашли ему убийцу. Не по росту ты, паробок, себе врага выбрал. Напряла тебе Недоля на веретено кривое…

– Баба… – подала голос от двери Летава. – А может, мы его покормим сперва?

* * *

Только ближе к вечеру Мистину опять позвали к Етону. В гриднице он застал множество народу: Семирада, Чудислава, других плеснецких бояр. Между Катлой и Говорушей, женой Семирада, стояла, опираясь на клюку, сгорбленная бабка с коричневым от многолетнего загара морщинистым лицом и удивительно светлыми, бойкими глазами. И бабам дело есть до ночного смертоубийства… Сбоку от княжьего престола стояли Красила и трое его людей. Судя по удрученному, но смирному виду, беглеца с места схватки в их числе не было.