Было очень неуютно, ветер одевал зябкой дрожью. И звезды с неба – дедовы очи, – и окутанные мраком идолы будто смотрели на него и вопрошали: «Чужак! Что ты делаешь здесь? Не кровь ли на твоих руках?»

Берест потер руки о подол свиты. Крови на них не было – он ведь только метнул нож… и попал русину прямо в грудь. Уже было взликовал – готов! – а тот бес продолжал бежать. Бессмертный он, что ли? От растерянности они с Катуном подались назад – два клинка сверкали прямо в глаза, а поднять секиру он не успевал…

Только сейчас Берест сообразил – на русине под свитой была кольчуга. Стрелой он бы ее пробил легко. Сулицей – тоже. А вот ножом – нет. Не вышло.

Напряжение отпускало, и начинало трясти. За ними с Катуном бежали двое, а не трое. Значит, хоть одного Косач и Радива все-таки положили. А потом русы убили их… За Свенельдичем и его отроком ведь никто сзади не бежал. Их там было трое впереди, его товарищей. И – никого?

Косач, Радива, Намолка… Может, из них троих кто-то убежал? Катун… Хруст кости под ударом острого железа…

Там, близ Радаева двора, – четыре или пять мертвых тел, – холодея, осознал Берест. И куда ему теперь деваться? Русы уже подняли своих… вздыбили весь город…

Возвращаться на гостиный двор к Красиле нельзя! Сейчас опознают кого-нибудь из убитых древлян и придут туда! Возьмут Красилу и прочих… Повяжут…

Но они же ни в чем не виноваты! Они даже не знали. Красила может клятву дать, что не причастен… Но Берест и отроки – его люди, он отвечает за них, даже если не знал. Однако отвечает все же не кровью. Его могут присудить к вире… Но если сам Берест покажется в городе, его убьют. Он ведь покушался не на простого гостя, а на брата киевского воеводы! А у того здесь целая дружина, и сам Етон на их стороне! Волк волку бок не вырвет…

С открытого пространства хотелось поскорее убраться. Однако Берест заставил себя пройти через площадку и вымостку к идолам. Он не бывал здесь при свете дня – Красила принес жертвы, прося покровительства в чужой земле, еще до того как Берест и Косач приехали. Но догадался, что Перун – вот этот, самый высокий, в середине.

– Не гневайся, отец! – Берест склонил голову. Голос дрожал, хотя говорил он совсем тихо. – Я пролил кровь на твоей земле… но это кровь русов, а они – враги и мне, и этой земле. Я искал мести… законной мести… за моих родных… Как покон родовой велит. Твоим людям я зла не чинил и не желал. Прошу, помоги. Не выдай врагам моим.

Прислушался, но было совсем тихо. Никакого знака. И ничего при себе, ни хлебной корки – поднести. Вынул поясной нож, отрезал прядь волос, с почтением опустил к подножию идола. Показалось, гул ветра донес вздох исполинской груди.

«На покой мне пора, а вы тревожите! – сам вместо Перуна ответил себе Берест. – Стелет Дева Марена облака пуховые, клонит меня в сон, силы не те…»

– Прости, отец! – снова попросил Берест и отошел от идола.

В малинском святилище позади одной обчины была клетушка для всякого разного, что неуместно хранить близ чурова очага. Зная об этом, Берест обошел площадку – и впрямь нашел клетушку, притулившуюся позади одной обчины, между нею и валом. Ощупал низкую дверку – засов. Хорошо, нет железного замка, какой не откроешь без ключа. Да и зачем – кто же станет красть у богов?

Отворил дверь, зашел внутрь, прочь от ветра. Перевел дух, огляделся – темно, хоть глаз коли. Пощупал стену, нашел лавку. На лавке шкура и мешок, на ощупь – с травами. Лег, накрылся кожухом. И как будто растекся усталым телом. В голове словно били пестом по железу. От мешка под головой исходил горьковато-пряный травяной дух. Не думал, что уснет, но вот расслабился немного – и будто растворился в темноте.

* * *

Когда Лют вбежал на княжий двор и устремился к гостевому дому, Мистина как раз попрощался с Рыскуном и Требиней. Увидев у порога своего брата – запыхавшегося, с обнаженным мечом в руке, – он переменился в лице и встрепенулся, безотчетно протягивая руку к своему оружию. По лицу Люта он понял – не от упражнений с новой игрушкой младший так упарился.

– Напали… на нас… – выдохнул Лют. – В предградье… внизу… пятеро… Сварт убит.

– И мы четверых положили, – добавил на северном языке вошедший за ним Сигват. – Это все были простолюдины, они были вооружены, но владели своим оружием не очень хорошо.

– Кто?

– Не знаю, – Лют мотнул головой. – За углом ждали. Слова не сказали, сразу сулицы метнули…

– Тела где?

– Там остались…

– Живо! – Мистина оглянулся на оружников. – Бегом! Показывай где.

Набросив плащ на кафтан, сам пошел за всеми.

– Куда ты ходил? – быстро спросил Мистина по дороге.

– Меня Ашвидова вдова позвала… что-то про тех двоих сказать хотела…

Сейчас Лют еще удивился мельком, как злодеи узнали, что он пойдет здесь в это время. Подумать дальше не успел – пришли.

На месте схватки еще ничего не изменилось, хотя вокруг собрался народ. Принесли с десяток смоляных витеней, дрожащий свет озарял разбросанные по земле тела. Слышалось негромкое, выжидающее гудение. В убитых никто не признал своих, поэтому причитаний и возмущения не было – все ждали, пока дело разъяснится.

Мистина вышел в круг света и огляделся. Телохранители встали по четырем сторонам от него, отделяя от толпы.

– К князю послали? – спросил он у всех, кто сейчас его видел.

– Послали! И к воеводе побежали, – вразнобой ответили несколько голосов.

Мистина подошел к телу Сварта. Тот так и лежал на месте, где принял смерть. Сулица навеки вбила в отважное сердце несколько разбитых железных колечек, обручила с Фрейей[13].

Перед Свартом, шагах в трех, лежали два чужих тела, еще одно – рядом, под тыном. По их расположению Мистина сразу увидел рисунок боя. «Эти – оба мои», – глазами показал ему Лют, и Мистина движением век ответил: я понял.

Мистина молча ждал. Лют недоумевал, чего тот медлит: тело Сварта нужно же поднять, перенести в дом… Что он лежит, как пес, на грязном пустыре… Будто уловив его мысли, Мистина не глядя сделал ему легкий знак рукой: погоди.

А Люту вспомнился шестилетний братанич Велесик, младший сын Мистины. «Я все понял, – сказал он Люту, когда тот приехал в Киев из Царьграда. – Гримкель и его люди погибли, чтобы спасти нас. Когда у меня будут свои оружники, я буду им как брат и отец. Потому что вождь и дружина – это отец и дети, братья и… братья». И вот у него на глазах случилось то же самое. Сварт отдал свою жизнь за его, Люта, жизнь. Как положено телохранителю. В этой должности при Свенельдиче-младшем он пробыл всего-то несколько дней. Но выполнил свой долг не раздумывая. Он ведь знал, что рано или поздно так будет. Знал уже тогда, когда ему предложили эту должность и он согласился. Не за восемь гривен в год, которые будет получать вместо обычных пяти. А за честь отдать жизнь за своего вождя и раньше него войти в Валгаллу.