было в нем кое-что неожиданное. Дождь чуть поутих — на небесах кто-то приспустил флаги, но сырости в форточку полезло больше.

Старший лейтенант Галахов закрыл форточку, принюхался к чему-то и открыл снова.

— Еще две сигареты — и мы пулей будем вылетать отсюда. Застарелое амбрэ! — Галахов задумчиво поскреб щеку, под ногтями затрещала щетина — старший лейтенант брился утром, брился в обед и вечером: старые люди говорят, что у счастливых растут волосы, а у несчастливых ногти. — Не сходить ли нам в столовую?

— Нет, не сходить, — сказал Балакирев, — моя Клавдия Федоровна на всех обед готовит. Обидится смертельно, если пойдем в столовую. — Вздернул кривовато большой палец с располовиненным ногтем. — Во какой обед!

— В трубу вылетишь, Петрович! Нас много — ты один.

— Не я у вас в гостях, а вы у меня.

— Ты фамилию этого… лукового, как ты, Петрович, ловко заметил, красавца не помнишь?

— Если не вспомню — найду в бумагах. Кошель, черт побери, дырявый сделался. В котелке одна труха осталась.

— А этот… Снегирев, он у тебя ни по какому делу не проходил?

— Не проходил.

— Грехов за ним нет?

— По мелочам разве что — то коврики автомобильные по пятерной цене загонит, то детальку из государственного загашника переложит в свой загашник, но на этом я его ни разу не поймал.

— Семечки.

— Автомобиля у него все равно сейчас нет, был, да избавился, достал по случаю коврики — на что они ему? Сплавил.

— Очень мне его физиономия не понравилась, — Галахов вновь поскреб щеку. — Думаю, он не просто приходил сюда. Может, малость присмотреть за ним?

Балакирев молчал соображая. К дождю прислушивался. Тот стих было малость, но недолгой была передышка, припустил снова. Не скоро, видать, кончится.

— Что ж, давай присмотрим, — вздохнул Балакирев, садясь на стул, освобожденный сочноглазым философом. Стул был холодным — растерял изобретатель свое тепло, стул даже нагреть не смог.

Дождь все лил и лил, вода хлестала изо всех дыр — небесных и земных, из каждой щели, шла гулким опасным потоком. Но в ключах, в реках вода не поднималась, застыла на одном уровне, — она быстро скатывалась в море.

Прав поселковый Кулибин — не видать в этом году Камчатке картошки. Не дотянет. Галахов и Крутов, которые увязались за Снегиревым, вернулись мокрые, охолодевшие — зубы побренькивают, лица перетянуты по косой, словно бы одного был недобор, другого перебор; Крутова от воды даже его космический костюм не спас.

— Ну что? — мрачно поинтересовался Балакирев.

— Ничего, — Галахов вытерся полотенцем, — вода!

— А член Всесоюзного общества изобретателей и рационализаторов как?

— Он в порядке — мы не очень.

Утром Снегирев бесшумно, словно дух — он, как и Балакирев, тоже умел ходить бесшумно и опасно, будто охотник-профессионал, который живет умением маскироваться и точно стрелять, — выскользнул из своего дома, на пороге огляделся, неожиданно расцвел, будто цветок, который выгодно продали — стоят теперь герани на бабушкином подоконнике, поймал губами косую холодную струйку дождя и также косо, в обратном направлении отцыкнул: чем-то Снегирев был обрадован.

В сарае он взял спиннинг — для отвода глаз, как поняли два Шерлока Холмса, потому что на спиннинг этот не то что ловкую, сильную и умную рыбу нельзя поймать — даже буренку, задремавшую с раззявленной пастью в шеломаннике, и то не зацепишь: леска толста и неувертлива, грузило похоже на магазинную гирю, один хлопок разгонит все живое, а самого рыбака утянет следом, к грузилу почему-то привязан поплавок не поплавок, а целый бочонок — для отвода глаз, как сообразили наши наблюдатели и тоже испытали немую радость от того, что понимали все, — а внизу на спиннинге болталась тусклая, ручной выделки блесна. Это уж совсем никуда не годилось: огромный поплавок, которым можно заткнуть ночной горшок, и блесна — кто ж к блесне поплавок приделывает?

Снегирев отогнул сапоги до пахов, обошел крашеный штакетник, которым был обнесен его личный огород, сшиб по дороге пару медвежьих дудок, набрякших водой и немедленно разрядивших насосы, выбрался на тропу.

«Та самая тропа», — поняли наблюдатели.

Бесшумно, уклоняясь от кустов и веток, ступая след в след, двинулись за Снегиревым — явно хитрозадый механик выведет их на потайное место.

Механик вывел к реке. Там рассупонил свою странную снасть, поплавок сдвинул вверх, на торец удилища, насадил его на направляющее кольцо, размахнулся и с треском послал блесну в реку. Поработал катушкой немного, пощупал дно, прислушался к чему-то старательно, будто школяр, высунув язык, выбрал леску и снова пустил блесну в мутный тёк.

— Во актер! — восхитился Крутов. — Из Московского художественного театра, которым руководил товарищ Ефремов, — он любил актера Ефремова, собирал его фотографии, вырезал статьи из газет; у каждого есть свой кумир, у Крутова это был Олег Ефремов. — Во дае-ет! Да в этой мути максимум что можно взять, так это дырявый сапог со дна, брошенный туда бичом за ненадобностью. А он захотел кижуча на блесну спроворить. Да тем более разведчика.

Кижуч как раз только-только пошел — но не всей массой попер, слепо и властно, как это бывает, основная масса толчется еще в море — а лишь разведать коридоры для хода. Для этого вперед пускаются избранные рыбы, самые сильные, самые хитрые, самые быстрые — рыбы-разведчики. Пройдут разведчики, горбатыми костяными носами дно опробуют, перекаты осмотрят, промеры сделают — глупа рыба, а ученая, на мякине не проведешь, — вернутся в стадо, доложат обстановочку, и уж тогда кижуч попрет сплошным валом. Поймать разведчика редко кому удается — слово наговорное надо знать, либо приваду, про которую никто не ведает, либо обладать умением и удачей, какой не обладают простые люди.

Механик был лешаком-пихлачом — лесным колдуном, он со второго заброса взял разведчика — и такой снастью! Ею только дохлого горбыля, который уже вверх брюхом полощется, брать, а не живого матерого кижуча. Крутов на глаз взвесил: восемь килограммов двести, может быть, двести пятьдесят граммов. Снегирев легко переломил красавчика кижуча, даже когда тот заплясал стоймя в воде, высунувшись по самую середку, — разведчик пытался выплюнуть блесну, но механик ему не дал, кижуч плясал на перьях, а механик заваливал его набок, завалил и так, боком, выволок на берег.

Кижуч хватил полным ртом воздуха, впал в беспамятство, ровно мужик, хвативший стакан спирта, — не понял еще ничего разведчик, а когда понял, выгнулся кольцом. Механик тюкнул его деревяшкой, валявшейся на берегу: один есть!

На вторую рыбину ему понадобилось чуть больше времени, всего пять минут — Снегирев так же легко, без натуги справился со следующим разведчиком, скатал свою несовременную снасть, сдернул поплавок с кольца,