сладкую боль: неужто все прошло? Сколько же людей задают себе этот вопрос? Не сосчитать, наверное, да и не надо считать, ибо итог может оказаться горьким: стареем мы, и вместе с нами стареет, кажется, все, в том числе и земля наша…

Воздух был сырым, волнистым, словно море в шторм, — от земли шли недобрые потоки, присасывались к машине, тянули ее в сторону, до крайнего упора, а потом отбивали, будто камень, выпущенный из рогатки, в другую сторону, вертолет громыхал мотором, стараясь не всадиться в сопку, дымил, пилоты ругались и тревожно оглядывались на милицейскую группу: не пора ли домой?

Нет ничего — ни дымка, ни кострищ, ни палаток, ни следов людских — вымерла камчатская земля, намаявшись под дождем, — рано они вылетели, надо было подождать. А может, ничего и нет, может, тот узелок, ботиночная завязочка и не в сопках находится? Майор Серебряков потер усталые глаза, тихо улыбнулся чему-то своему, сказал Балакиреву:

— Давайте, Сергей Петрович, отбой летчикам. Полет опасен. Мы рискуем по долгу службы, а они?

Через четыре дня пришло сообщение — дали его вертолетчики, которые брали на карандаш все, что замечали в пути, — новые палатки, возникающие где-нибудь в распадках, подле ключей, пешеходные цепочки, устремляющиеся в Долину гейзеров, поваленные бревна, брошенные консервные банки, что с высоты можно хорошо рассмотреть, как, собственно, и крупные предметы, как и битое стекло, и пластмассовый стакашек для питья, нечаянно оброненный в пути усталым туристом. Пилоты засекли в одном из распадков странный стелющийся дым, плоский, желтоватый, вроде бы коптильный, только вокруг никто ничего не коптил, на людей даже намека не было, хотя топанина кое-какая вокруг существовала, но чья это топанина, зверья или людей, летчики не знали — это пусть определят специалисты. Но дым дымом, то, что он желтоватый, ольховый — на коптильные дела лучше всего идет ольха, — это еще ни о чем не говорит, маленькая странность природы объяснима, необъяснимо было другое: дым сочился из земли, из самой глуби, словно где-то там внизу запекалось что-то, горело.

Когда вертолетчики шли обратно, дыма не увидели — вроде бы затих пожар, но через несколько часов, совершая челночный рейс, снова засекли. И вот что во второй раз бросилось в глаза вертолетчикам, попав и в бровь и под ресницы — та же необъяснимая странность природы — дым протискивался наружу из земной глуби. Значит, что-то там, в невидимой шахте, было, значит, черти наладили какое-то недозволенное производство, варили грешников, превращая их в цветочное мыло, упаковывали в обертки и поставляли в город, в магазин. Там на вырученные деньги покупали сладости — чертям тоже сладенького, покупного, хочется, шоколадных конфет «Пилот», сливочной помадки и варенья из диковинного южного фрукта под названием мандарин, ибо подножный корм, разные там кислые ягодки и корешки обрыдли им до смерти.

Место было глухое, не совсем удобное для мыловаренного заводика, но чертей заботило не удобство, а уединенность — не хотелось им, чтобы кто-нибудь застал их за делом, попадающим под статью Уголовного кодекса, — вот что главное, ну а неглавное — несмотря на уединенность, на защищенность, скрытность свою, заводик был возведен все-таки недалеко от поселка.

Почерневший Балакирев — не гураном он рожден, а грачом, вот что течет у него в жилах, грачиная кровь, — отощавший, несмотря на заботу Клавдии Федоровны, повеселел, взял в руки циркуль и занялся новым делом: промерял циркулем карту.

— Вот-вот, — бормотал он под нос, определяя что-то для себя, — вот так черти-цеховички! Вот и гора!

— О чем вы, Сергей Петрович? — не понимая, спрашивал его Серебряков.

— Гору я увидел, товарищ майор, гору. А на горе даже у муравья, говорят, вырастают крылья. Под лопатками у муравьев чешется, товарищ майор, — шрам, который всегда допекал Балакирева, в любую пору и в любую погоду, в этот раз не мешал, словно бы его и не было: полегчало капитану.

— У вас дети есть, Сергей Петрович?

— Нет, товарищ майор. К сожалению. Бог не дал нам с Клавдией Федоровной. Пробовали — не получилось.

— Лицо у вас стало какое-то счастливое. Будто сын телеграмму о приезде прислал.

— А-а-а, — Балакирев помотал перед глазами рукой: майор курил, много курил, в комнатенке участкового дым спрессовался, словно вата, — это все потому, товарищ майор, что… В общем, мы с вами упорные люди, так я полагаю, упорные, но не упрямые. Упорство — это тогда, когда человеком двигает сильное желание: надо достичь цели, упорный ее и достигает, а упрямство — это когда человеком двигает сильное нежелание.

— Интересно, хотя и спорно.

Балакирев еще немного поездил циркулем по карте.

— А ведь из лихого распадка идет дым. Лучшего места для чертенячьей печки не придумаешь. Стратег мозги ломал, ох, страте-ег, — потыкал циркулем. — Подходов вроде бы никаких, все глухо, нога человеческая по сопкам никогда не ступала, а все есть. И добираться легко, вот ведь как.

— Может, на вертолет — и туда? — предложил Серебряков.

— Нет, товарищ майор, и еще раз нет. Если в лоб да вот так с ходу, мы дымоделов наших спугнем — брызнут в разные стороны — и нет их, поминай по домовой книжке. — Балакирев отложил циркуль в сторону и, придвинув к себе листок с «геометрией», начал рисовать привычные фигуры. — Если это, конечно, то, что мы ищем.

— Может быть, и не то?

— А вдруг вертолетчики не то разглядели? Вдруг не дым, а туман какой-нибудь из земли ползет, вулкан рождается, гейзер себе дорогу прокладывает или что-нибудь еще?

— Гейзер с дымом? Печка с блинами? — похмыкал Серебряков, однако задумался, хотя думать надо было не о том: проверять это место или нет — естественно, проверять, двух мнений быть не может, — о другом: не надо на эту пихлачеву мыловарню делать ставку, надо искать еще, надо отрабатывать ходы. Ошибутся раз, другой, третий — ну и что? Это обычные ошибки, но каждая из них приблизит к истине. Действительно, что они имеют на нынешний день, кроме слабого тающего следа? Ничего. Серебряков вздохнул, прислушался к самому себе — простыл он: в груди, в самой середке было холодно, будто туда натискали снега, а в центр снегового кома еще ледяной обломок ткнули. Погрел дыханием руки. — Ладно. За дело, Сергей Петрович, — давайте-ка своими собственными глазами посмотрим, что за странная мыловарня — а вдруг? Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.

Погода на Камчатке, что капризная дамочка, угодившая на южный отдых, где много мужчин: настроение меняется каждые пять минут, то улыбка, то кислая прострация, то недобрая постность, то снова улыбка, да такая, что все зубы