— Передайте это дело коллегам из отдела К-10. — Боденштайн стал рыться в ящике своего стола. — У нас и без того достаточно дел.

— Одну минуту, шеф, — сказала Пия. — Я еще не закончила. В офисе Новака мы нашли повестку в суд от наших коллег из Келькхайма. Он обвиняется в нанесении телесных повреждений по неосторожности в отношении Веры Кальтензее.

Боденштайн остановился и поднял взгляд. В его глазах мгновенно появился интерес.

— С телефона Новака в последние дни как минимум тридцать раз набирали номер Кальтензее в Мюленхофе. Вчера ночью он почти полчаса разговаривал по телефону с нашим другом Элардом. Это может быть случайностью, но я нахожу это странным, что опять всплывает имя Кальтензее.

— Это правда. — Боденштайн задумчиво потер подбородок.

— Вы помните, что нам объяснили присутствие охраны предприятия в поместье попыткой взлома? — спросила Пия. — Может быть, за этим кроется Новак?

— Мы должны докопаться до сути дела. — Боденштайн взял телефон и стал набирать номер. — У меня есть одна идея.

Через час Оливер затормозил перед воротами поместья графини Габриэлы фон Роткирх в Хардтвальде под Бад-Хомбургом, который считался самым элитным жилым районом в Переднем Таунусе. За высокими стенами и густой живой изгородью, в парковой зоне, протянувшейся на несколько тысяч квадратных метров, в роскошных виллах проживало, без преувеличения, высшее общество. С тех пор, как Козима и ее сестры постепенно выехали отсюда, а муж графини умер, она проживала совершенно одна в шикарной вилле, в которой было восемнадцать комнат. Старая супружеская пара коменданта жила в соседнем гостевом доме, скорее в качестве друзей, нежели служащих.

Боденштайн высоко ценил свою тещу. Она вела на удивление спартанский образ жизни, жертвовала на благотворительность солидные суммы из различных семейных фондов, но, в отличие от Веры Кальтензее, делала это деликатно, без всякой шумихи.

Боденштайн повел Пию вокруг дома в отдаленный сад. Они нашли графиню в одной из трех теплиц — она занималась пересадкой рассады помидоров.

— Ах, это вы, — сказала Габриэла и улыбнулась. Боденштайн тоже улыбнулся, увидев свою тещу в выцветших джинсах, поношенном вязаном жакете и панаме.

— Бог мой, Габриэла! — Он поцеловал тещу в обе щеки, потом представил ее и Пию друг другу. — Я совершенно не знал, что выращивание овощей достигло у тебя таких размахов. Что ты делаешь со всем этим урожаем? Ты же не можешь съесть все это одна!

— То, что не съедите вы, получит общепит Бад-Хомбурга, — ответила графиня. — Так что мое хобби пойдет еще кому-нибудь на пользу. А сейчас расскажите, что привело вас ко мне?

— Вы слышали когда-нибудь имя Маркус Новак? — спросила Пия.

— Новак… Новак… — Графиня вонзила нож в один из мешков, которые лежали рядом с ней на рабочем столе, и рывком провела его вниз по пластику. На стол высыпалась черная земля, и Пия невольно подумала о Монике Крэмер. Она поймала на себе взгляд шефа и поняла, что у него возникли те же ассоциации, что и у нее. — Да, конечно! Это молодой реставратор, который два года тому назад отреставрировал старую мельницу в Мюленхофе после того, как Вера получила предписание Ведомства по охране исторических памятников.

— Это интересно, — сказал Боденштайн. — Должно быть, что-то произошло, так как она обвиняет его в причинении ей телесных повреждений по неосторожности.

— Я слышала об этом, — подтвердила графиня. — Произошел несчастный случай, при котором Вера получила травмы.

— Что же случилось? — Оливер расстегнул пиджак и ослабил галстук. В теплице было как минимум 28 градусов при девяностопроцентной влажности воздуха.

Пия достала свой блокнот и начала делать записи.

— Я, к сожалению, не знаю точно. — Графиня поставила уже пересаженные растения на доску. — Вера не любит говорить о своих поражениях. Во всяком случае, после этой истории она уволила своего доктора Риттера и возбудила несколько процессов против Новака.

— Кто такой доктор Риттер? — спросила Пия.

— Томас Риттер в течение нескольких лет был личным ассистентом Веры и мальчиком на побегушках, — объяснила Габриэла фон Роткирх. — Толковый мужчина приятной наружности. Вера после досрочного расторжения с ним рабочего договора так его везде очернила, что он нигде больше не мог получить работу. — Она остановилась и хихикнула. — Я всегда подозревала, что Вера испытывала к нему страсть. Но, бог мой, мальчишка был обходительным парнем, а она — старой перечницей! Этот Новак, правда, тоже довольно симпатичный. Я видела его два-три раза.

— Был симпатичный, — поправила ее Пия. — Вчера ночью на него напали и здорово отделали. По мнению лечащих врачей, его пытали. Его правая рука так расплющена, что, возможно, ее придется ампутировать.

— Боже мой! — Графиня оторвалась от своей работы. — Бедный парень!

— Нам необходимо выяснить, почему Вера Кальтензее на него заявила.

— Тогда вам лучше всего поговорить с доктором Риттером. И с Элардом. Насколько я знаю, они присутствовали при этом происшествии.

— Элард Кальтензее вряд ли расскажет нам что-то, порочащее его мать, — предположил Боденштайн и снял пиджак. Пот струился у него по лицу.

— Я не уверена, — возразила графиня. — Элард и Вера не питают особой любви друг к другу.

— Но почему тогда он живет с ней под одной крышей?

— Вероятно, потому, что так ему удобней, — предположила Габриэла фон Роткирх. — Элард не тот человек, который в чем-либо берет на себя инициативу. Он блестящий историк, и его мнение высоко ценят в мире искусства, но в обыденной жизни он беспомощен. Это абсолютно недеятельный человек, как и Зигберт. Элард всегда выбирает удобный путь и хочет со всеми быть в хороших отношениях. Если что-то идет не так, то он отступает.

У Пии сложилось точно такое же впечатление об Эларде. Как и раньше, он оставался главным ее подозреваемым.

— Вы допускаете, что Элард Кальтензее мог убить друзей своей матери? — спросила она, хотя Боденштайн сразу закатил глаза. Однако графиня пристально посмотрела на Пию.

— Эларда непросто понять, — сказала она. — Я уверена, что за своей внешней вежливостью он что-то скрывает. Не надо забывать, что у него никогда не было отца, не было корней. Это его очень тревожит, особенно сейчас, в этом возрасте, когда Элард понимает, что, возможно, не так уж много осталось. А Гольдберга и Шнайдера он, несомненно, всегда терпеть не мог.

У Маркуса Новака был посетитель, когда Боденштайн и Пия часом позже вошли в больничную палату. Пия узнала молодого рабочего, с которым встречалась этим утром. Он сидел на стуле рядом с кроватью своего шефа, внимательно слушал его и усердно делал какие-то записи. После того как он исчез, пообещав вечером зайти еще раз, Оливер представился Маркусу.

— Что случилось вчера ночью? — спросил он безо всяких прелюдий. — И не говорите мне, что вы ничего не помните. Такой ответ я не приму.