«14 ноября 1937 г., Москва

Дорогая леди Резерфорд,

Я пишу Вам, чтобы сказать, что мы оба переживаем и сочувствуем Вам в Вашем огромном горе.

Я никогда не забуду, как были добры и какое участие проявили ко мне и Вы, и лорд Резерфорд, когда я осталась одна в Кембридже. Даже когда лорд Резерфорд был утомлен или занят, он всегда находил время поговорить со мной и выслушать меня. Я никогда не забуду, что без его помощи и без его активного интереса к судьбе Капицы нам ничего не удалось бы достичь. Эта искренняя заинтересованность в судьбе окружающих сделала лорда Резерфорда таким дорогим для всех нас.

Я хотела бы напомнить Вам, что в далекой Москве у Вас есть два человека, глубоко преданных памяти лорда Резерфорда и Вам.

Искренне Ваша

Анна Капица».

«Дирак, ты настоящий и очень драгоценный друг…»

(Публикация Е. Капицы.)

Переписка Анны Алексеевны Капицы и Поля Дирака относится к одному из наиболее драматических периодов в жизни семьи Капиц – 1935 году.

Почти весь этот год Анна Алексеевна боролась за то, чтобы Петру Леонидовичу разрешили вернуться в Кембридж и продолжить там свою работу. Много сил она тратила на объяснение позиции Капицы ученым и общественным деятелям не только Англии, но и других стран. Среди них были как люди настроенные благожелательно по отношению к советской России, так и ее резкие оппоненты. В этой ситуации для Анны Алексеевны особенно важна была поддержка близких друзей. К таким людям, безусловно, относился Поль Дирак. В письмах Дирака к Анне Алексеевне чувствуется теплое, даже нежное к ней отношение. Каким счастьем для нее было иметь в этот трудный период такого преданного, готового все для нее сделать друга. Кроме того, Дирак уже в те годы имел колоссальный авторитет в научном мире.

«Начало декабря 1934 г., Кембридж

Дорогой Дирак,

Я решила написать тебе, потому что я всегда ощущала, что ты друг Капицы и немного и мой. Все обстоит очень плохо сейчас, по крайней мере. Капице не разрешают выехать из России, абсолютно не разрешают, даже чтобы закончить его работу и привести тут все в порядок. Это очень сильно подействовало на него, может быть сильнее, чем что-либо ранее. Правительство боится, что он не вернется назад, я не знаю, откуда у них появилась эта идея. Ты знаешь, как Капица вел себя по отношению к Советскому Союзу, как он всегда стремился помочь им, чем только мог. Вот поэтому я и пишу тебе – ты друг Капицы и России, и ты поймешь всю немыслимость этой ситуации. Мне кажется, что было бы хорошо, если бы ты написал письмо русскому послу в Вашингтоне. Мне кажется, что единственный возможный в данном случае путь – объяснить им (правительству СССР. – Е. К.), что все это значит для научных связей обеих стран – России и Англии. Ты знаешь, как Капица всегда стремился объединить всех ученых и как он всегда пытался убедить наше правительство изменить свою политику по отношению к русским ученым. Тут-то оно его и поймало.

Но я абсолютно уверена, что все же имеет смысл попытаться убедить их, что и для них, и для всех прочих будет лучше найти с К[апицей] компромисс. Он говорит правительству, что ничто не заставит его изменить свою позицию и что в таких условиях он ни за что не станет работать в России в области физики. Как он может работать для людей, которые с самого начала не доверяют ему? Ты увидишь сам, что это правильная позиция, ведь никогда в жизни он не обманывал и не делал ничего плохого для Советского Союза. Он в гораздо большей степени, чем многие другие, доказал свою лояльность. 13 лет он жил в Англии, и ему было бы легко перейти в английское гражданство, много раз ему это предлагали, и он всегда отказывался. О нем просто создалось превратное впечатление, и единственно, что нам надо сделать, – попытаться исправить его.

Ты друг России, и они это знают, так попытайся объяснить им это так, чтобы они поняли.

Капица чувствует себя отвратительно – именно в тот момент, когда все было готово: его лаборатория, его машина, жидкий гелий, именно в этот момент они остановили его работу, и почему?

Дай мне знать, что ты думаешь обо всем этом, и если ты соберешься написать, то дай мне знать, что именно ты напишешь».

«19 декабря 1934 г., Принстон

Дорогая Анна,

Я был очень огорчен, получив твои новости о К[апице]. Я уже и раньше слышал от Гамова, что Капица вынужден ненадолго задержаться в России, но до того, как получил твое письмо, не представлял себе, что у него такие серьезные трудности с выездом. Я разговаривал обо всем этом с некоторыми профессорами из Принстона. Мы все согласны, что по отношению к К. допущена величайшая несправедливость, и очень сочувствуем тебе и сделаем все, что в наших силах, чтобы помочь. Наиболее подходящий для этого человек д-р Флекснер, который является одним из руководителей Института передовых исследований. (Он встречал К. в Кембридже прошлым летом.) <…> У него много связей в дипломатическом мире, и он отнесся к этому случаю с величайшим интересом. Завтра он поедет в Вашингтон и сделает все, что может. Эйнштейн также проявил большой интерес и будет рад помочь.

Я напишу тебе немедленно, если что-нибудь произойдет. И ты, пожалуйста, пиши мне, если будут какие-то новости. Ты можешь всегда рассчитывать на меня во всем, в чем я только смогу помочь. Пожалуйста, не волнуйся на этот счет. Я думаю, что в конце концов все будет хорошо».

«15 января 1935 г., Кембридж

Мой дорогой Дирак,

Я получила твое письмо несколько недель назад, но не ответила на него, потому что Резерфорд был в отъезде и ничего не сдвинулось с места. Наибольшее беспокойство вызывает сейчас тот факт, что Капица назначен нашим правительством директором Института физических проблем, предполагается, что Институт будет принадлежать Академии наук, но он, как и многое в России, пока еще не существует. Я называю это беспокойством, потому что об этом везде официально объявлено, каждый посол за границей теперь имеет убедительный ответ на вопрос, что К. делает в России. Они даже могут сказать, что это было сделано с согласия К., но ведь это согласие может быть получено разными способами. Когда он был в первый раз вызван в Москву из Ленинграда (я тогда еще была в России) и он сказал,