Они разговаривают по-прежнему очень тихо, только один раз дедушка произносит довольно громко: «Нет, не надо телевидения». Монро протягивает руку и жестом просит его успокоиться.

У меня ноги и руки начинает пощипывать, они становятся как чужие. Неужели мне девять лет? Неужели мне исполнилось девять лет, а я даже об этом не знала? Как такое возможно?

Я понимаю, что муха борется за жизнь. Она пытается переплыть стакан с молоком, ее лапки – они похожи на волоски, которые у некоторых торчат из носа, – быстро движутся над поверхностью молока вверх-вниз, но все напрасно, сейчас она утонет. Я знаю, что мне следовало бы ее спасти, и я могу ее спасти – чего проще, взять ложку из дедушкиной чашки, подцепить ее и вынуть. Но я этого не делаю. Я чувствую себя плохой, виноватой, но я просто смотрю, как она барахтается, гляжу, и все, и пот выступает у меня над верхней губой все сильнее. Монро прекращает разговор с дедушкой и смотрит на меня. Когда он улыбается, его зубы кажутся пластмассовыми.

Я вытираю верхнюю губу пальцами, и они становятся влажными. Я представляю, что это Монро тонет в молоке, дрыгая руками и ногами. Я думаю, что они с мухой поменялись местами, он стал малюсеньким, а она большой, как он, и вот она сидит в красном бархатном кресле, скрестила нижние лапы и потягивает кофе из чайника.

– Чем ты занимаешься, дитя мое? – спрашивает дедушка.

Я схватила серебряную ложку из его чашки, выловила муху и плюхнула ее на белое блюдце, на котором стоит мое молоко. Она лежит в молочной луже, подергивается. Она пытается стряхнуть с себя пленку и освободиться.

– Мухи – разносчики инфекции и болезней, – говорит Монро. Он наклоняется и прихлопывает ее салфеткой – я даже не успеваю его остановить, и остается только черное пятнышко на белом.

Я снова в фургоне. Лежу на кровати, уткнулась лицом в вязаное покрывало. Дверь открыта, я слышу, как Мелоди с Силвер играют на улице, хоть и собирается дождь.

– Выходи, поиграй с нами! – зовет Силвер.

Я не отвечаю. Я ни с кем не хочу разговаривать.

– Что она вытворяет на этот раз? – слышится голос Дороти. Она стоит подальше от фургона, поэтому ее голос тише.

– Это потому, что она не получила подарка на день рождения, – говорит Силвер.

– Не потому, не потому, не потому! – вдруг кричу я, хотя только что думала, что больше никогда не произнесу ни слова.

– Этого еще не хватало, – говорит Дороти, как будто я добавляю ей неприятностей.

Но Силвер не умолкает. Я хочу, чтоб она заткнулась, немедленно заткнулась.

– Она взбесилась, потому что ничего не было. Она хотела, чтобы был торт со свечками, большой праздник, много-много гостей с подарками, коробки с розовыми ленточками.

Я понимаю, что Силвер описывает день рождения, о котором мечтает сама.

Слышится голос Мелоди:

– Я испеку тебе торт, Кармел. Нарву травы, сложу в коробку. А вместо свечек возьмем прутики…

Шепот Мелоди совсем близко. Наверное, она стоит на пороге и смотрит на меня. Но я лежу, уткнувшись лицом в кровать, стараюсь поглубже зарыться в нее. Я не хочу тут больше оставаться. Мне не нужен торт. Мне не нужны подарки. Но как такое возможно – чтобы человеку исполнилось девять лет, а он даже не знал об этом? Как такое вообще возможно? Мама говорила, что девять лет – очень важная дата, потому что после нее начинаются уже двузначные числа, и в честь такого события мы устроим что-то совершенно особенное.

– Оставьте меня! – кричу я, не отрывая лица от вязаного покрывала, я так надышала, что оно становится горячим и влажным. – Мне исполнилось девять лет, и никто не позаботился сказать мне об этом. Убирайтесь все, оставьте меня! Я хочу к маме!

Я так скучаю по ней, что просто сил никаких нет.

Снова слышен голос Дороти, его уносит ветер:

– Не трогайте ее, девочки. Пусть себе лежит. Авось перебесится.

Некоторое время спустя Дороти ведет нас на заправку купить мороженое. Мы с двойняшками выбираем зеленый рожок, а Дороти белый. Мы сидим на скамейках возле заправки и едим мороженое – Дороти с двойняшками на одной скамейке, я напротив.

Дороти лижет свое мороженое медленно, смакует его, притянув к себе двойняшек. Двойняшки прижимаются к ней с двух сторон, а она иногда прижимается к их макушкам подбородком. Видно, как приятно ей касаться нагретых солнцем волос своих девочек и как сильно она их любит. Мелоди задирает голову и улыбается матери, а та целует ее в один глаз, потом в другой.

– Сначала одну девочку, потом другую, – говорит она и точно так же целует Силвер. – Мои сладкие горошинки.

Потом она говорит с ними по-испански – смеясь и тиская их.

Я заглатываю мороженое почти целиком в один прием.

– Куда это ты собралась? – спрашивает Дороти, когда я встаю со скамейки.

Я швыряю остатки мороженого в урну.

– Посмотрю, нет ли тут туалета.

Старик, у которого мы покупали мороженое, смотрит, как я иду, и кажется, будто его голова плывет в ларьке, как в аквариуме. Туалет находится в дальнем конце под навесом, ручка для смывания висит не на цепочке, а на веревочке. Муха сидит на стене и что-то лижет. Я смываю, потом опускаю крышку унитаза, сажусь на нее и наблюдаю за мухой. Она перелетает с места на место и жужжит. Такое впечатление, что она совершенно счастлива и даже не догадывается, что заперта в темной холодной каморке, куда люди заходят по большим и маленьким делам. Я нащупала ручку, которую теперь всегда ношу в кармане, и корябаю на стене «Кармел была тут». И снизу пририсовываю сердечко. Мне потребовалось много времени, а когда я закончила, муха переползла на букву «К», и почему-то меня это очень обрадовало, словно мы с ней заодно.

Мелоди стучится в дверь, я впускаю ее и жду снаружи, когда она выйдет.

– Ты снова писала на стене, Кармел? – спрашивает она, выходя и вытирая руки бумажным полотенцем.

– Угу.

– Надеюсь, маме не захочется в туалет, а то тебе опять влетит.

Дороти взбесилась, когда однажды обнаружила мое имя, написанное блестками на табличке рядом с номером фургона. Я сделала буковки совсем маленькими и была уверена, что Дороти не заметит, но у нее такое острое зрение, что просто невероятно.

Я смахиваю жука, который сел мне на руку.

– Ну и пусть.

Мы сидим на бетоне возле двух старых заправочных колонок. Синяя краска на них облупилась, и я подцепляю ногтем большого пальца кусочек краски и отколупываю его. Интересно, почему делать это так приятно?

– Мне так жалко, что мама забыла про твой день рождения.

Время к вечеру, поэтому Мелоди надела свитер, который связала ей Дороти. Не знаю, где она раздобыла такие нитки – они розово-оранжевые. От этого цвета у меня ломит зубы, как от холодного мороженого, но Мелоди он нравится, она часто носит этот свитер.