Это не было сарказмом от начала до конца. Пруст замечает, что в 1793 году художники настаивали на своем праве создавать и выставлять произведения искусства, даже когда «объединенная Европа осаждает территорию свободы». В 1916 году модельеры также объявили себя художниками, миссией которых были «поиски нового». И все же, намекает Пруст, справедлив ли этот образ «наших солдат, которые в промокших окопах мечтают более всего об удобстве и комфорте для своих далеких возлюбленных»? Оценят ли они, что «в этом году все отдают предпочтение платьям-балахонам, чей свободный силуэт позволяет каждой женщине выглядеть изысканно и элегантно»? В этих обстоятельствах не звучат ли странно слова модных журналистов, полагающих, что одним из «самых счастливых последствий этой грустной войны» станет достижение «впечатляющих успехов в искусстве создания туалетов без вызывающей роскоши, отдающей дурным вкусом» и умение «используя минимум средств… создать изящество из ничего»?

Пруст замечает, что в салонах, где царили элегантность и удовольствия, появляются не только новые фасоны шляп, но и новые лица. Женщины вроде Одетты, которых не принимали там до войны, теперь присоединились к собраниям дам, занятых благотворительностью, и смешались с обитательницами Фобур-Сен-Жермен. Новички быстро понимали, что теперь запрещено появляться в свете «в ослепительных туалетах, дорогих жемчужных колье». Мода, разумеется, никуда не исчезла, но действительно «изысканные особы» отдавали предпочтение «простоте» «военной формы». Предполагалось, что платья предназначены для того, чтобы их носить, а не для того, чтобы их обсуждать. Когда Шарлюс отпускает какое-то замечание по поводу дамского туалета, его объявляют безнадежно «довоенным»[417].

Поскольку более миллиона французских солдат погибли в сражениях, и потери эти зачастую были вызваны беспрецедентными тактическими промахами, литература, которая рассказывала женщинам о моде, постепенно утрачивала адекватность. Эдна Чейз вспоминала, что слышала о молодой женщине, которая, болтая с раненым солдатом, рассуждала «вслух о том, какой будет новая весенняя модная коллекция». На что он, подвинув костыли, ответил: «Траурной, мадам, траурной». Впрочем, траурные наряды, демонстрировавшиеся, например, в журнале Femina, были не менее стильными, чем обычные модные туалеты: с завышенной талией, пышными юбками, панье, воротниками на военный манер, странными шляпами из черных лент и короткими подолами[418].

В марте 1917 года в журнале Femina появилась рубрика «Мода во время войны». Проект начинался несколько неуверенно: в первой публикации редакторы признавались, что обсуждение моды в текущих обстоятельствах вызывает у них некоторое беспокойство, поскольку многие считают, что «разговоры об одежде – попросту легкомысленны, когда нам угрожает враг». Они «готовы… осудить малейшую ошибку» или «чрезмерно лирический стиль модных журналистов» – и они не всегда насчет этого заблуждаются. Но тем не менее, полагают авторы статьи, без сомнения можно писать о моде и о ее индустрии приемлемым образом – «говорить простым языком о простой моде», со всей скромностью. «Война уничтожила фальшивый шик», и мода «вернулась к простоте». Таким образом, журнал объявлял, что собирается, как и прежде, оставаться модным руководством, адресованным и француженкам, и иностранкам.

Прояснив свои позиции, авторы обращались к новостям моды: в тренде были «мягкие и эластичные ткани – натуральные цвета – прямой и бочкообразный силуэты». Дизайнеры откликались на массовый запрос публики, одновременно требовавшей чего-то «по-настоящему нового» и нуждавшейся в простой легкой одежде, например в платье-сорочке, сшитом по заказу «молодой женщины, которая, проводя дни и ночи в госпитале, привыкла к халату медсестры и попросила модельера придумать для нее похожее платье, в котором она могла бы свободно двигаться». Не только силуэты стали просторнее и проще; в моду вошли эластичные материалы – такие, как трикотаж и кашемир. Платья шили из муслина и цветочной органди «веселых расцветок», тогда как деловые костюмы были преимущественно серыми и бежевыми.

Пышная юбка ужималась, двигалась в направлении прямого кроя; промежуточный вариант был известен под довольно нелестным названием «бочкообразной» юбки. Так же как «военный кринолин» в свое время, прямой силуэт теперь рекламировался как «практичный»:

Три месяца спустя появилась еще одна статья, посвященная моде военного времени. Читателей «заверяли», что с момента выхода первого обзора модный силуэт «заметно не изменился», а бочкообразные, драпированные, плиссированные юбки и юбки-«зуав» все еще в моде. Прямой силуэт 1917 года стал шире по сравнению с 1914 годом; в ретроспективе он приближался к стилю начала 1920‐х годов. Но у большинства платьев все еще была довоенная завышенная линия талии; часто встречались также верхние юбки или свободно свисающие полосы ткани. «Талия была свободной, часто немного завышена, с узким пояском». В моде были легкие материалы: темно-синий или джерси для выхода в город, шелковый шантунг, лен или крепдешин для дневных и вечерних нарядов. Модный дом Worth разработал красивое платье из батиста, отделанное кружевом, а Дойе – синее льняное с принтом. Сельские мотивы в вышивке были «очень забавными и новыми», а «образцом для сложной модной вышивки» служили «дальневосточные узоры». В довершение всего – «в пеньюарах (le costume d’intérieur) торжествует китайский стиль». В заключение автор ссылался на недавнюю модную выставку в Мадриде, на которой были представлены французские модные разработки, подтвердившие, что французская «индустрия роскоши по-прежнему соответствует своей репутации». Действительно, в это время даже немцы выпускали псевдофранцузские журналы о моде под названием Les Modèles Parisiens и L’Idéal Parisien.

Не считая упоминаний о медсестрах, модные журналы в значительной степени игнорировали тот факт, что многие француженки работали во время войны. Впрочем, они всегда работали, и процент женщин, занятых на рынке труда, в это время существенно не изменился. Менялись, однако, виды работ, которые они выполняли в отсутствие большого количества мужчин. Домашняя прислуга, например, находила более высокооплачиваемые рабочие места, предоставлявшие больше личной свободы. Женщины начали осваивать профессии, традиционно считавшиеся мужскими: работали почтальонами, кондукторами в автобусах, водителями на конке. Это, однако, не означает (как принято считать), что война освободила женщин, прежде запертых дома в четырех стенах. На самом деле волонтерство, например шитье, которым занимались женщины среднего и высшего класса в качестве помощи фронту, доставляло неудобства профессиональным швеям, конкурентками которых ранее были только работающие монахини. Американки также почти не пополнили рынок рабочей силы за годы войны. Таким образом, все говорит о том, что модные новации не были реакцией на перестройку рынка труда и следствием запроса на «практичную» одежду.