«Благовещение» Мартини копировали по меньшей мере семь раз[487]. Технически это давало художникам альтернативу трезвого реализма, чему способствовал Джотто с его «Благовещением» в Падуе; философски это расширяло взгляд на чтение Марии от часовника Джотто до целого теологического компендиума, выросшего из ранних представлений о мудрости богини. На более поздних изображениях Марии[488] младенец Христос мнет или рвет страницы из книги, которую она читает, демонстрируя таким образом свое интеллектуальное превосходство. Жест Младенца должен был означать, что Новый Завет, принесенный Христом, превосходит Ветхий, но для зрителей позднего Средневековья, для которых все еще была очевидна связь Марии с книгами Мудрости, этот образ служил напоминанием о женоненавистническом изречении святого Павла.

Что касается меня, то, когда я вижу кого-то читающим, в моем мозгу возникает странная метонимия, где личность читателя окрашивается книгой и тем местом, где ее читают. Кажется вполне естественным, что Александр Великий, который в сознании современного читателя существует где-то в едином мифологическом пространстве с гомеровскими героями, всегда возил с собой «Илиаду» и «Одиссею»[489]. Мне бы хотелось узнать, какую книгу читал Гамлет, когда отмахнулся от вопроса Полония «Что вы читаете, мой лорд?» – ответив: «Слова, слова, слова»; это могло бы пролить свет на загадочный характер принца[490]. Священник, уберегший «Тиранта Белого» Жуанота Мартуреля от пламени, в котором он и цирюльник решили спалить библиотеку безумного Дон Кихота[491], спас для дальнейших поколений великолепный рыцарский роман; точно зная, какую именно книгу читал Дон Кихот, мы можем попытаться понять тот мир, который так очаровал Рыцаря печального образа, – читая ее, мы и сами можем на мгновение превратиться в Дон Кихота.

Иногда процесс идет в обратном порядке, и наше суждение о книге возникает из нашего отношения к ее читателям: «Обычно я читал его при свете свечи или даже при лунном свете с помощью большой лупы», – сказал Адольф Гитлер о писателе Карле Мае. И таким образом уготовил автору «Сокровища серебряного озера» и других романов о Диком Западе ту же судьбу, что и Рихарду Вагнеру, музыка которого много лет не исполнялась в Израиле только потому, что нравилась Гитлеру.

В первые месяцы джихада, объявленного Салману Рушди, когда достоянием гласности стал тот факт, что автору могут угрожать смертью за написание романа, американский тележурналист Джон Иннес клал «Сатанинские стихи» на стол каждый раз, когда по какому-либо вопросу выступал на телевидении. Он ни словом не упоминал о книге, о Рушди или об аятолле, но роман, лежащий у его локтя, красноречиво свидетельствовал о солидарности журналиста с его автором.

В магазинчике канцелярских товаров на углу моего дома в Буэнос-Айресе всегда был большой выбор детских книг. В то время (и до сих пор) я обожал блокноты (в Аргентине на их обложках обычно печатали портреты национальных героев, а иногда прилагался еще и листочек с наклейками, на которых изображались батальные сцены или картины живой природы) и часто торчал в магазине. Канцелярские товары были в передней части магазина; сзади стояли ряды книг. Там были огромные иллюстрированные книги серии «Editorial Abril», с большими буквами и яркими картинками, написанные для маленьких детей Констанцио С. Вигилем (кстати, после его смерти оказалось, что он собрал одну из самых больших коллекций порнографической литературы в Латинской Америке). Там были (я уже упоминал об этом) книжки из серии «Робин Гуд» в желтых обложках. И были еще книги в картонных обложках розового и зеленого цвета. В зеленую серию входили сказания о короле Артуре, ужасные испанские переводы серии детских книг «Просто Уильям» про мальчика по имени Уильям Браун, «Три мушкетера», рассказы о животных Горацио Квироги. В розовой серии были романы Луизы Мэй Олкотт, «Хижина дяди Тома», рассказы графини де Сепор, вся сага о девочке Хейди.

Одна из моих двоюродных сестер любила читать (как-то летом я позаимствовал у нее «Черные очки» Джона Диксона Карра и с того момента и на всю оставшуюся жизнь стал поклонником детективов), и мы оба читали пиратские истории Сальгари в желтой обложке. Иногда она брала у меня книжки «Просто Уильям» из зеленой серии. Но розовая серия, которую она вполне безнаказанно читала, была (тогда, в возрасте десяти лет, я знал это совершенно точно) закрыта для меня. Ее обложки были предупреждением, ярче любого светофора они говорили мне, что такие книги мальчики не читают. Это для девочек.

Представление о том, что некоторые книги предназначены только для глаз определенных групп, древнее, как сама литература. Некоторые ученые, например, предполагают, что, в то время как эпические греческие поэмы и пьесы предназначались преимущественно для мужской аудитории, ранняя греческая проза была обращена именно к женщинам[492].

Хотя Платон и писал, что его идеальное республиканское образование будет обязательным как для мальчиков, так и для девочек[493], один из его учеников, Теофраст, возражал, говоря, что женщин следует учить лишь тому, что необходимо для ведения домашнего хозяйства, потому что излишнее образование «превращает женщину в ленивую вздорную сплетницу». Поскольку среди греческих женщин грамотных было мало (хотя и предполагают, что гетеры все до одной знали грамоту)[494], образованные рабы читали им вслух. Изысканность авторского языка и сравнительно небольшое количество сохранившихся фрагментов, по мнению историка Уильяма В. Харриса, позволяют предположить, что романы эти предназначались для легкого чтения ограниченного круга образованных женщин[495].