* * *

Карлайлской индейской промышленной школой заведовал высокий носатый человек, бывший капитан десятого кавалерийского полка[168]. Добившись успеха в перевоспитании заключенных в Марионе, штат Иллинойс[169], поработав с молодыми мужчинами и женщинами-сиу[170] в Хэмптонском институте[171] и фактически развенчав тех, чьи планы были созвучны идеям Фрэнка Баума, Ричард Пратт доверил своих учеников реформаторам, сочувствующим индейцам. Он писал, что надежда на спасение расы краснокожих состоит в том, чтобы погрузить индейцев в нашу цивилизацию, а когда те окунутся в нее с головой, держать в ней, пока они ею как следует не пропитаются.

Лароуз-дочь насытилась ею. Она была умной девочкой. После невыносимых мук привыкания к корсету она стала затягивать его очень туго, а также начала носить перчатки — потому что мать надевала их в особых случаях. Она научилась наводить порядок в домах белых людей в рамках действующей в Карлайлской школе программы знакомства с жизнью местного общества. Выскребала ножом из углов затвердевшую грязь. Полировала серые прожилки мраморных полов. Заставляла сиять дерево буфетов и блестеть медь котлов для кипячения воды. Кроме того, она писала прекрасным почерком и могла вести бухгалтерский учет, оперируя тысячами. Она знала реки мира и войны, которые вели греки и римляне, а также американцы, воевавшие сначала с англичанами, а затем с дикарями. В перечне рас, которые ей потребовалось запомнить, белая шла первой, потом следовали желтая, черная и, наконец, дикая. Согласно учебной программе ее народ находился в самом конце списка.

Ну и что? Зато она носила шляпки и застегивала туфли на пуговицы. Она знала Декларацию независимости наизусть, и сам капитан Пратт рассказывал ей о Гражданской войне и о том, за что сражались ее участники. Она была не чужда поэзии и декламировала стихотворение об ангеле на кухне. Она изучала математику и запоминала очертания стран, изображенных на глобусе. Она знала американскую историю и все уровни цивилизации, от древности до современности, вершиной которой стали такие люди, как капитан Ричард Пратт. Она научилась выживать на хлебе и воде, а затем на кофе, подливке от жаркого и хлебе. В основном же она училась выполнять работу прислуги — катать белье, крахмалить, гладить. Она работала по десять часов в день при стодвадцатиградусной жаре[172]. Она научилась шить на швейной машинке и представлять, что ее рот зашит за разговор на анишинаабе. Научилась терпеть, когда бьют линейкой по рукам. Научилась есть вилкой и ложкой, правильно намазывать хлеб маслом, выращивать овощи, красть их, варить мыло, мыть полы, стены и посуду, мыть мочалкой тело и голову, натирать пол, протирать комоды и буфеты, ящик за ящиком, полку за полкой, выискивать следы крыс и травить их, находить дополнительное пропитание, воруя овощи с окрестных ферм или собирая орехи и желуди, а потом прятать их за пазухой. В ранние годы существования Карлайлская школа продавала свою сельскохозяйственную продукцию и кормила учеников бесконечной овсянкой.

Она научилась правильно стоять, крепко пожимать руку и стягивать перчатки, снимая их палец за пальцем. Научилась ходить, как белая женщина, в жестких туфлях. Научилась пользоваться во время менструации зловонными тряпками, которые потом приходилось стирать, тогда как женщины оджибве никогда не воняли старой кровью: они использовали мох или пух рогоза, выбрасывая их после употребления, а также мылись по два раза в день. Она научилась вонять, научилась чесаться, научилась кипятить нижнее белье, уничтожая вшей, и мыться всего раз в неделю, а то и раз в две или три. Она научилась спать на холодном полу, терпеть запах белых людей и сервировать стол. Она научилась смотреть, как ее друзья и подруги умирают от кори, или задыхаются при пневмонии, или, крича, агонизируют при энцефаломенингите. Она научилась исполнять похоронные гимны и пела их для мальчика-сиу по имени Амос Лафромбуаз, для мальчика-шайена по имени Эйб Линкольн, для Герберта Литтлхока, Эрнеста Белого Грома и Кейт Смайли, а также для самоубийцы, имя которого упорно старалась забыть. Она научилась голодать и оставаться сытой, даже если приходилось есть березовую кору — вернее, верхний слой дерева, который находится под ней. Она научилась, как и мать, скрывать, что у нее чахотка.

Пратт также заявил: «Великий генерал[173] сказал, что „единственный хороший индеец — мертвый индеец“, и эта высокая санкция на уничтожение стала решающим фактором в поощрении резни индейцев. В каком-то смысле я согласен с таким мнением, но только в следующем: все индейское, существующее в их народе, должно быть мертво. Убейте индейца и спасите человека».

Однако в случае с Лароуз убивать в ней индианку начали чересчур поздно. Она знала «Боевой гимн Республики»[174], но мать также научила ее использовать яды оджибве, смертельные и неуловимые. Она знала, как поймать и освежевать любое животное, которое водилось в их лесах. Ее мать поймала в силки голову белого демона и выжгла ему глаза. Ее мать вызвала к себе барабан своей матери и вылечила человека, которого мучило черное головокружение. Ее мать сделала для дочери новый барабан. Никто не забрал этот барабан, потому что она оставила его у отца. Вторая Лароуз увидела океан. Теперь ее труды на востоке подошли к концу. Мать научила ее отделять дух от тела, когда это необходимо, и хранить его в недоступных местах. Теперь дочь снимала с вершин деревьев свои вторые «я» и впитывала их. Отныне она представляла собой единое целое. Она могла отправляться в путь. С раскачивающимся пером на поношенной шляпке, которую ей выдали в счет месячной платы за чистку кастрюль, она спокойно шла вдоль железнодорожной платформы, неся в сумочке билет домой.