Она посмотрела с сочувствием.

— Нарочно поддался?

Я прохрипел:

— Даже если бы хотел… у нас в крови… побеждать…

— Тогда тебе еще многое предстоит узнать, — сообщила она. — Хотя нужно ли это королю?

— Мне все нужно, — сообщил я упрямо. — Нет, мясо не буду, нутро горит, лучше мороженое…

Она с ласковой усмешкой смотрела, как я жру это дивное лакомство, закинула ногу на ногу, очень нехарактерный жест для этой эпохи, но я сделал вид, что для меня это совершенно естественно, пусть поломает голову еще, осторожно наполнил два фужера шампанским, стараясь, чтобы не пролилось, и она с явным удовольствием начала следить за серебристыми шариками, что появляются на дне и стенках, быстро растут и, отделяясь от них, стремительно несутся вверх, чтобы подпрыгнуть над поверхностью и взорваться мельчайшей винной пылью.

— Как красиво…

— И вкусно, — заверил я. — Не весьма одобряю тех рыцарей, что поили им коней, все-таки зачем нам еще и пьяные кони?.. С другой стороны, понимаю желание сделать приятное своим четвероногим друзьям, что не раз спасали нам жизни…

Она посмотрела с недоверием.

— Шутишь?

— Ничуть, — ответил я.

— Что за королевство, — произнесла она задумчиво, — где таким чудом поят простых коней… Ладно, Рич, когда-нибудь я тебя расколю до самой задницы. А теперь иди сюда, уж я изнасилую тебя, так изнасилую…

Утром я пробудился на смятой постели, чувствуя аромат ее тела, но Бабетты и след простыл, а когда одевался, пришел Альбрехт, покосился на ложе.

— Где она сейчас?

— Хотел бы сам знать, — буркнул я. — Хотя не знаю… может быть, и не хотел бы. Некоторые вещи лучше не знать.

— Лучше, — согласился он, — но мы все равно узнать стараемся. Пусть и себе во вред. Упорхнула надолго?

— Не знаю, — ответил я снова. — Ничего о ней не знаю. А то, что знаю, так мало.

Он спросил деловито:

— Насколько бесследно?

— Следы заметать умеет, — ответил я. — Если вы об этом, граф.

Он пробормотал:

— Если бы удалось лишить всех колец, сережек, заколок в волосах…

— И что?

— Сумела бы, — поинтересовался он, — появляться здесь и уходить так же легко?

Я пробормотал:

— Снимать с женщины украшения не решится ни один мужчина. В них вся сила женщин, даже если те не волшебные.

— Она вела разговоры насчет Юга?

Я посмотрел на него с подозрением.

— Вы как будто подслушивали, граф. Никуда не денешься, придется в самом деле как-то нанести визит императору Герману. Он не говорит, как мне это сделать…

— Еще одна проверка, — сказал он, — ваших умений.

— Как-то доберусь, — ответил я, — хотя еще не знаю как. Конечно, это случится уже после Маркуса. Если выживем.

Он спросил осторожно:

— А что за игру ведете с этой женщиной? Очень опасная штучка.

— Я тоже, — сообщил я. — Еще не заметили?

Он взглянул на меня с недоверием.

— Даже с женщинами?

— Я ж демократ, — объяснил я, — и гуманист. Потому исповедую равноправие. Нужно будет внести на рассмотрение Совета законопроект, уравнивающий женщин в правах с мужчинами, чтобы их тоже можно было четвертовать, вспарывать им животы и отрезать гениталии… А то как-то оскорбительно, их за людей не считают!

Он хмыкнул, сюзерен всегда шутит так необычно, что не сразу и понимаешь, что еще загнет. Как вот насчет равноправия женщин с мужчинами, ха-ха, это же надо такую восхитительную дикость!

Далекий зов я услышал на другую ночь в глубоком сне, мгновенно встрепенулся, начал прислушиваться, но все еще оставался там, когда из тьмы крупно проступило худое лицо аббата Бенедария.

Он вперил в меня нещадный взор, голос прогремел звучно и раскатисто, как у небесного ангела:

— Ты призван…

— Отец Бенедарий, — пробормотал я, — куда?.. Кем?

— Нами, — ответил он сурово. — Встань, соберись, думай о Храме… Перебери всех старших, не забудь отцов Мальбраха, Леклерка и Кроссбрина, без них не получится… И вообще, чем больше увидишь лиц, тем легче…

Я проснулся, сердце колотится, в ушах все еще звучит страшный голос. Во сне всегда все приобретает вселенские масштабы.

Бобик поднял голову, посмотрел почему-то багровыми глазами и снова уронил, но глаза не закрыл, продолжая наблюдать за мной внимательно.

— Что? — спросил я нервно. — Это был не сон?.. Ладно, никто не видит…

Мы всегда страшимся попасть в смешное положение, потому я слез, встал у ложа и прислушался, нет ли кого за дверью, что станет свидетелем, как стою, будто дурак какой, чего-то ожидаю.

Представить помещения в Храме нетрудно, затем я вызвал в памяти лица приора, камерария, госпиталия, бейлифов, помощников приора, не забыл и отца Леклерка, который вроде бы без должности, но силу в нем чувствую.

Жар начал охватывать меня раньше, чем я добрался до монахов, соленый пот начал пощипывать глаза, и вдруг ощутился приятный холод, и сразу же ушей коснулись голоса.

Я протер глаза, вокруг меня в два ряда священники, за ними видны монахи, прозвучал ликующий голос брата Гвальберта:

— Я ж говорил!.. Он паладин, в нем сила!

Я тряхнул головой, ошалело огляделся. Ко мне подошел отец Хайгелорх, взял под локоть, я удивился железной хватке престарелого старца.

— Пойдем, — сказал он. — Времени в обрез!

Я послушался, перед нами расступились, но тут же ряды священников и монахов сомкнулись, как морские волны за кораблями.

У кабинета аббата уже ждут, судя по их встревоженным лицам, двое монахов. Распахнули перед нами двери и придержали, склонив головы и не смея поднять глаза.

Я вошел первым, за мной почему-то никто не последовал, а когда закрылась дверь, я оказался перед столом аббата Бенедария. Сам он в бессилии отдыхает в кресле, но при моем появлении с трудом поднял голову и вперил в меня нещадный взор.

— Брат паладин, — произнес он слабым голосом, в котором я, однако, ощутил страшную силу, — пришел твой час…

— Господи, — пробормотал я, — так рано?

— Туда в самом деле еще рано, — произнес он неумолимо, — хотя кто знает, что решит Господь…

Я сказал с облегчением:

— А зачем я призван? Конечно, я как бы польщен…

— Это высокая честь, — проговорил он слабым голосом, — ты прав, брат паладин. Это очень высокая честь.

Я пробормотал:

— Но так срочно… Это пугает.