Министру Двора желание, чтобы она была поставлена на сцене, и генерал-адъютант граф Адлерберг не видит в том препятствия, если драматическая ценсура, с своей стороны, не встретит затруднений. Убеждение сей последней насчет драмы г. Потехина следующее:

Достоинства пьесы: 1) Верное и увлекательное изображение крестьянских нравов. 2) Прекрасный специальный язык. 3) Такого же специального достоинства высокий драматизм, который тем замечательнее, что возбудит непременно сильное сочувствие черни.

Недостатки драмы: а.) Основание всей пьесы — безнравственная любовь. b.) Староверческий тип отца Матрены. с.) Печать какой-то религиозности на всей драме, в которой сменяются грех, кара Божия, поклонение Святым местам. Матрена — Божий человек, Матрена — молитвенница за народ, и другие подобные сим понятия, которые, быв в народе в большом уважении, может быть неприлично выводить на сцену[402].

Во-первых, главным аргументом в пользу разрешения пьесы оказалась позиция Константина Николаевича — не только брата императора и генерал-адмирала российского флота, но и известного покровителя литературы и сторонника продуктивного взаимодействия между правительством и обществом (см., в частности, главу 1 части 1). Во-вторых, «нравственные» недостатки пьесы цензор трактовал в традиционном для более ранней цензуры духе. Хотя «безнравственная любовь» в драме Потехина сурово карается, а религиозные выражения употребляются в отнюдь не вольнодумном духе, все это тем не менее было сочтено недостатками из страха перед возможной эмоциональной реакцией находящейся в зале «черни». Однако цензор, возможно понуждаемый давлением со стороны великого князя, нашел в пьесе и достоинства, причем такие, которые, например, в 1840‐е годы вряд ли способствовали бы ее разрешению[403]. Той же самой «черни» приписывались способности к эстетическому осмыслению драматического произведения, в частности возможность адекватно воспринимать «высокий драматизм». Более того, способность вызвать «сильное сочувствие» со стороны именно «черни» оказалась уже достоинством произведения[404].

Интерес к соотношению «народного» и «национального», связанный с восходящей к романтизму критической традицией, был актуален не только для цензоров, но и для самого Островского. Правда, в отличие от сотрудников цензуры, драматург редко выражал столь покровительственное отношение к «простому» зрителю. Так, в известном письме к издателю «Москвитянина» М. П. Погодину 30 сентября 1853 года Островский определяет свою цель как сценическую репрезентацию русского человека: «…пусть лучше русский человек радуется, видя себя на сцене, чем тоскует» (Островский, т. 11, с. 57). Именно в этот период в творчестве Островского начинают появляться образы истинно «русских» людей — высоко условные, ориентированные на фольклорную поэтику персонажи, целью которых становится представить идеальный образ носителя национального сознания[405]. Несмотря на эти различия, интерпретация драмы Островского Гедерштерном, как кажется, в целом соответствует позиции драматурга. Интересным образом именно эти произведения Островского, к которым относится и драма «Не так живи, как хочется», принесли драматургу успех на сцене. Очевидно, в отличие от более сложных «Своих людей…», здесь литературные и сценические критерии оказалось легко согласовать: даже для цензоров это не составило труда.

3. Сословные конфликты и естественные чувства: запрет комедии «Воспитанница»

Главным цензором русскоязычных драматических произведений к концу 1850‐х годов стал Иван Нордстрем, фигура не очень известная, но представляющая определенный интерес[406]. В большинстве свидетельств современников он предстает равнодушным к содержанию цензуруемых пьес бюрократом[407]. В действительности Нордстрем, как кажется, придерживался наиболее либеральных взглядов среди сотрудников драматической цензуры. Для Нордстрема, занимавшегося цензурой уже по преимуществу в эпоху Великих реформ, пьесы Островского способствовали не воспитанию простонародья в высоконравственном духе, а формированию в зрительном зале сообщества, не разделенного сословными барьерами, как ранее. Особенно показательным для отношения Нордстрема к этим вопросам кажется случай, произошедший в конце 1859 года. Речь идет о запрете пьесы «Воспитанница».

Прежде чем разбирать отношение цензуры к «Воспитаннице», требуется сказать несколько слов о самом этом произведении. На фоне других произведений Островского 1850‐х годов «Воспитанница» отличается крайне небольшой ролью комических эпизодов. В отличие от «народных» пьес середины 1850‐х годов, в этой пьесе Островский едва ли хотел «радовать» зрителя: «Воспитанница» оказалась одним из самых мрачных произведений в творческом наследии драматурга. Чтобы охарактеризовать ее содержание, приведем довольно точный его пересказ из отзыва Нордстрема:

Уланбекова, помещица 2000 душ, старуха лет под 60, по сердобольной, с виду, цели, а в сущности по тщеславию и для собственной потехи, воспитывает бедных сирот из дворовых своих людей. По достижении воспитанницами совершеннолетия, она выдает их, привыкших к праздной и роскошной жизни, против их воли, за бедняков, и часто даже за негодяев. «Знайте ваше ничтожество и помните, из какого вы звания», — говорит она им. Поэтому бедные девушки скучают замужеством и сохнут. Несмотря на это, любимая воспитанница Уланбековой, Надя, девушка скромная и несколько образованная, рассчитывает еще, по расположению к ней помещицы, выйти замуж, по собственному выбору, за честного, хотя и бедного человека и составить его счастье.

К Уланбековой приезжает на каникулы 18-летний сын ее Леонид, учащийся в Петербурге. Поощряемый раболепствующею пред ним дворнею, молодой мальчик ухаживает за Надею, но встречает отпор. В это время Уланбекова решается выдать Надю за своего крестника Неглигентова, сына подьячего, пьяницу и вообще негодяя, которого Надя должна исправить.

Человеческое достоинство Нади глубоко обижено, она лишена права располагать собою, должна выйти за ненавистного и недостойного ее человека. Хотя Уланбекова вскоре убеждается, что Неглигентов слишком грязный человек и, выгнав его, отказывается от намерения выдать за него Надю, но бедная девушка поняла, что она раба своей воспитательницы, что у ней нет ни воли, ни защиты, и что если не Неглигентов, то другой, подобный ему, будет ее мужем, все-таки не по ее выбору, а по деспотизму барыни, которую, при всем том, она обязана считать своею благодетельницею. Предаваясь горькому отчаянию, Надя решается избрать другой путь, ей не для чего беречь себя, она хочет насладиться жизнью, и скромная до того девушка сама вызывает на ласки молодого барина и предается ему. Их видит на месте преступного свидания приживалка Уланбековой Василиса Перегриновна, злобная женщина, которая тотчас же сообщает о том Уланбековой. Помещица, уже взбешенная пьянством любимца своего Гриши, дворового мальчика лет 19, с которым она, по-видимому, в весьма коротких отношениях, — чтобы вновь выказать свою строгую волю и выместить свою досаду, приказывает обвенчать Надю с Неглигентовым. Молодой барин, виновник несчастья Нади, хотя и старается утешить ее и обещает даже за нее заступиться, но Надя отвечает Леониду: «Не надо мне заступников, не хватит терпения, так пруд недалек». Леонид отправляется к соседям искать развлечения, и пьеса оканчивается словами дворовой девушки: что «кошке игрушки, то мышке слезки!»[408]

Цензор, как