«Приезжай в половине восьмого».

Малин закрывает глаза.

«К этому времени мы вернемся».

Лифт останавливается на четвертом этаже, металлические двери разъезжаются, а Малин хочется снова нажать кнопку и бежать прочь от этого дома, взять такси до аэропорта и ближайшим рейсом вернуться домой, в холодную, дождливую, мрачную осень.

Она отыскивает дверь родительской квартиры. Дома, пожалуй, на лестничной площадке теплее, чем здесь. От стен и пола из белого камня «под мрамор» веет холодом. Малин вспоминает, как однажды, когда ей было восемь лет, она забыла ключи от дома в Стюрефорсе, как мерзла на улице, мокла под дождем и слышала доносившийся изнутри мамин голос. Мама знала, что она стоит под дверью и плачет, но не открывала. Она злилась на Малин за то, что та потеряла ключи.

Теперь Малин стоит под дверью квартиры на Тенерифе.

Ей хочется повернуться и уйти.

Их, вероятно, нет дома.

Но тут до нее доносятся хорошо знакомые голоса. Она вспоминает, как когда-то лежала в детской и слушала их, доносившиеся из другого конца дома. Сначала родители разговаривали спокойно, а потом перешли на крик. Холодными осенними, зимними, весенними и летними ночами она слушала и не понимала, о чем они говорят. Она просто знала, что так делают все родители и что именно в такие минуты жизнь меняется, независимо от того, замечаешь ты это или нет.

Но сейчас, под этой дверью, голоса в памяти стихли. Да и были ли они вообще? Она помнит только себя на кровати и в полной темноте. Как она молча лежала и ждала, что все вот-вот должно измениться.

Раздается скрежет замка — и Малин делает шаг назад.

Она не заметила, как за дверью мелькнула тень, как кто-то смотрел в глазок. Перед ней стоит папа, загорелый, веселый, довольный тем, что она пришла. Лицо у него округлилось, можно сказать, что он неплохо выглядит. Отец обнимает Малин и прижимает ее к себе, не говоря ни слова, пока наконец она не начинает задыхаться.

— Папа, мне не хватает воздуха.

И тогда он впускает ее, делая шаг в сторону.

— Ну а сейчас мы пойдем к маме.

И Малин проходит в квартиру, смотрит на ковры и мебель, привезенную из Линчёпинга, и эта обстановка плохо сочетается со шкафами и стульями в испанском стиле «гасиенда», как видно приобретенными здесь.

— Как ты себя чувствуешь? — спрашивает папа, провожая ее в гостиную.

— Хорошо, — отвечает Малин.

И тут Форс видит маму. Она сидит к ней спиной, в свете уличного фонаря на балконе с видом на Атлантический океан. На матери розовая тенниска, и она носит все такую же стрижку «паж».

Малин хочется увидеть ее лицо. Какое оно? Все в морщинах? Радостное, озлобленное или просто постаревшее?

Но мама не оборачивается, и Малин подходит к ней. За спиной слышится папин голос: «Ну вот и она».

И тогда мама поднимает глаза, и Форс видит, что лицо ее, в сущности, мало изменилось, разве только загорело; что, несмотря на улыбку, с него не исчезло знакомое ей презрительное выражение.

Мама встает и целует ее в щеки.

— Ты пьешь, милая? От тебя воняет спиртом и вся ты какая-то опухшая. — Она делает паузу и продолжает, не дождавшись ответа: — Как же все-таки хорошо, что ты здесь! Здорово! Мы купили прекрасную паэлью по дороге из отеля «Абама». Мы играли там в гольф, ты должна увидеть эту площадку! Что за прелесть! Хенри, будь добр, угости дочь бокалом белого вина. Садись, пожалуйста.

Малин садится за стол напротив мамы и не может понять, куда ей лучше смотреть: на маму, на море или на противоположную стену.

— Что же ты тут делаешь, собственно говоря?

Мать как будто нервничает, попивая свое вино, а Форс делает несколько больших глотков из бокала, поставленного перед ней отцом, и спрашивает себя: неужели так встречают родители своего единственного ребенка, дочь, с которой не виделись три года? Однако после очередного глотка она понимает, что, вероятно, для таких случаев не существует никаких общих правил, никаких стандартных моделей поведения. Малин хочется, чтобы папа был рядом с ней, но он продолжает возиться на кухне.

А мама сидит напротив, и ее вопрос повис в воздухе.

— Я работаю с одним делом… — отвечает Малин. — Это оно привело меня сюда.

Любой нормальный человек поинтересовался бы, что за дело могло заставить инспектора криминальной полиции из Линчёпинга пять с половиной часов лететь на Тенерифе. Но только не мама.

Она начинает рассказывать о площадке для гольфа.

— Понимаешь, это возле отеля «Абама», лучшего на всем острове, и это страшно дорого. Но билеты разыгрывали в Шведском клубе, и мы выиграли, представляешь? Ты должна была видеть, как мы играли со Свеном и Магган…

Малин делает вид, что слушает. Кивает.

Мысленно она рассказывает маме о Туве, как она себя чувствует, как растет. Она говорит о Янне, о том, что они разъехались, о том, как она страдает и не знает, что с собой делать. Откуда-то доносится мамин голос: «а если ударишь по мячу так, что он улетит в море, получишь штрафное очко, и тогда уж точно все кончено». А Малин все рассказывает про себя о том, что это она сама все разрушила, что ей хочется спиртного, что она пьет слишком много, как свинья, что она готова признаться в этом, но только самой себе, что она чертова алкоголичка, но никому и никогда об этом не скажет. Она радостно кивает папе, когда тот наливает ей еще один бокал и ставит на стол тарелки и паэлью из магазина в алюминиевой форме: три больших омара восседают на горке желтого риса.

За окном уже стемнело.

До Малин доносятся обрывки какой-то мелодии из паба на берегу.

— Угощайся, Малин, — предлагает папа.

Она делает резкое движение и опрокидывает свой бокал.

Проклятье!

— Упс! — говорит папа. — Сейчас мы все поправим.

— Ты все такая же неуклюжая, — слышится мамин голос. Форс хочется встать и уйти, но она сдерживается.

Потом мать уходит в гостиную, и Малин слышит, как она болтает по телефону с какой-то своей подругой.

Папа сидит напротив нее. Он спокоен, похоже, даже испытывает облегчение от того, что мама ушла.

Паэлья съедена.

«Отлично, несмотря ни на что», — думает Малин.

Потом мать рассказывает ей о гольфе, о парикмахерах, о продуктах, которые все дорожают, о том, что квартира, «хоть и не очень просторна, но наверняка стоит теперь дороже», о том, что записалась на какой-то курс йоги. Но тут звонит телефон, и она уходит.

— Как там Туве? — спрашивает папа.

Выпив вина, Малин немного успокоилась.

— Она взрослеет.

— Как ты когда-то.