Однако Туве придется подождать.

Малин разговаривала с Харри, и она в курсе хода расследования. Фредрика Фогельшё освободили, а Юнас Карлссон подтвердил, что машину в ту ночь вел Йерри Петерссон. Но у Юнаса алиби на время убийства. Малин взяла адрес родителей юноши, погибшего в ту новогоднюю ночь. Его мать зовут Стина Экстрём, и она живет в Линдхеме.

— Это мне по пути, — сказал Харри. — Мы можем встретиться.

— Успокойся, Экстрём я возьму на себя.

— Как на Тенерифе?

— Жарко.

— И твои родители?

— Созвонимся после того, как я поговорю с Экстрём — если, конечно, она дома.

Малин включает радио и на въезде в Линчёпинг настраивает его на местный канал. Раздается мягкий, сексуальный голос Хелен Анеман. Они не виделись несколько лет, хотя живут в одном городе. Иногда беседуют по телефону, говорят, что надо встретиться, но этим все и заканчивается.

«Скорее знакомые, чем подруги», — думает Малин, слушая, как Хелен рассказывает о выставке собак, которая откроется в эти выходные на стадионе «Клоетта Центр». Когда Хелен замолкает, салон заполняет музыка, и у Малин что-то сжимается внутри, ведь это та самая песня:

«Скоро ангелы спустятся на землю… смею ли я сказать, что мы принадлежали друг другу…»

Голос Ульфа Лунделля.[65]

Она чувствует рядом теплоту рук Янне. Они любили танцевать под эту песню там, в доме в Мальмслетте. На столе стояла бутылка вина, а Туве спала на диване, и музыка ей не мешала. Дурацкая романтика!

Лингхем.

Дорожный указатель едва различим за струями дождя.

Из всех кошмаров человеческой жизни самый страшный — потерять своего ребенка.

«Мне удалось сохранить тебя, Туве», — думает Малин.

Снова перед глазами автомобиль, соскользнувший на пустынное заснеженное поле. Потом стук в дверь. «Ваш сын… Примите наши соболезнования».

Малин сворачивает в сторону Лингхема, проезжает мимо футбольного поля и церкви. Человек в куртке «монах» стоит у могильного камня за стеной маленького кладбища. У него в руках букет цветов, он как будто плачет.

Комнаты в небольшом таунхаусе обставлены сосновой мебелью.

На вязаных скатертях, покрывающих деревянные поверхности, фигурки от Сваровски. «Впечатляющая коллекция», — думает Малин, в то время как мама Андреаса Экстрёма Стина ставит на стол кофейник.

На бюро фотографии в рамках.

Щербатый мальчик с льняными волосами в детском саду. Он же на футбольной площадке. А вот он уже выпускник школы. Стройный подросток на пляже. Ветер растрепал его модельную стрижку, а поодаль, в воде, стоит мужчина, должно быть отец.

— Теперь вы знаете, как он выглядел, — говорит Стина Экстрём. Обе они сидят в одинаковых плюшевых креслах цвета красного вина друг напротив друга.

Точно такие же фотографии Туве стоят у Малин на бюро в спальне.

— Очаровательный мальчик, — замечает Малин.

Стина Экстрём улыбается.

«Сколько тебе лет? — мысленно спрашивает ее Малин. — Шестьдесят?»

У женщины, сидящей напротив нее, короткие светлые волосы с проседью, а морщины вокруг тонких губ — верный признак того, что она курит. В комнате пахнет табаком, но Малин нигде не видит ни пепельницы, ни сигарет. Или Стина все-таки нашла в себе силы бросить? Поборола дурную привычку?

На ней черные джинсы и серый вязаный свитер.

У нее глаза человека, не ожидающего от жизни никаких сюрпризов, просто наблюдающего за тем, как дни приходят и уходят. «Однако в ее взгляде я не вижу усталости, — замечает про себя Форс. — Скорее что-то другое… покой? Никакой озлобленности. Или это то, что называют смирением?»

Стина разливает кофе левой рукой и показывает на тарелку с булочками домашней выпечки.

— Интересно, чем же это я могла заинтересовать полицию?

— Мы расследуем убийство Йерри Петерссона.

— Да, я знаю об этом. Я ведь читаю газеты.

— Он был в той машине, когда случилась авария.

Выражение глаз Экстрём не изменилось. Или так выглядит скорбь, после того как человек смирился с ней?

— Он сидел на переднем сиденье. Пристегнулся ремнем безопасности и поэтому выжил.

Малин кивает.

— Вы часто думаете об аварии?

— Нет, не об аварии. Но Андреаса я вспоминаю каждый день.

Малин делает глоток кофе и слушает, как снаружи стучат в окно дождевые капли.

— Вы жили тогда здесь?

— Да, мы переехали сюда, когда Андреасу было двенадцать. А до этого жили в районе монастыря Вреты.

Стина замолкает на некоторое время, словно собираясь с силами.

— Первое время я была вне себя. Но потом, с годами озлобленность и скорбь ушли. Ведь девятнадцать лет рядом с Андреасом были фантастическим подарком судьбы, глупо скорбеть о том, что жизнь пошла так, а не иначе.

Малин чувствует, как у нее в груди сжимается сердце, словно огромный кулак, а на глаза сами собой наворачиваются слезы.

Стина Экстрём смотрит на нее.

— С вами все в порядке?

Малин прокашливается:

— Да, просто аллергическая реакция.

— У меня еще двое детей, — продолжает Стина, и Малин улыбается, утирая слезы.

— Вы не держите зла на того, кто сидел за рулем?

— Это был несчастный случай.

Малин замолкает, словно собираясь с силами, а потом наклоняется вперед.

— У нас есть информация, что в ту ночь машину вел Йерри Петерссон и он был пьян.

Стина ничего не отвечает, выражение ее лица не меняется.

— Он уговорил Юнаса Карлссона…

— Я все понимаю, — прерывает ее Экстрём. — Я не настолько глупа. Вы думаете, что, когда я узнала об этом, решила убить…

— Ничего подобного мы не думаем.

— Но ведь вы зачем-то пришли ко мне?

Малин смотрит в глаза собеседницы.

— Я многое потеряла в ту ночь, — продолжает Стина. — Через несколько лет после аварии мы с мужем развелись. Мы не могли говорить об Андреасе и молчать — единственное, что нам оставалось. Независимо от того, кто сидел тогда за рулем, во мне больше не осталось ни ненависти, ни злобы. А скорбь стала для меня привычным состоянием.

— Кого еще затронуло это горе?

— Горевали все. Но это было так давно…

— А отец Андреаса?

— Он может ответить за себя сам.