– Он врал тебе обо всем остальном, обо всем…

Несколько месяцев назад я попросил отца поискать какие-нибудь новые медицинские публикации по моей болезни. Он принес домой распечатки с фотографиями деформированных мертвых тел и людей в изолированных палатах, завернутых в бинты, как мумии. В статье упоминалось об одном исследовании в Германии, но оно слишком медленно продвигалось и недостаточно финансировалось из-за редкости заболевания. В ближайшей перспективе лекарства не ожидалось.

– Уверена, нет у тебя никакой болезни. Он использовал эту выдумку, чтобы ты держался подальше от людей. Ты никогда не ходил в школу. У тебя даже матери никогда не было, верно? Что с ней случилось?

Я не хотел ничего ей рассказывать о матери.

– Я не знаю.

– Значит, всю твою жизнь были только ты и твой отец. Ты понимаешь, насколько это ненормально? Сними эти дурацкие перчатки и потрогай меня – просто за руку или за плечо. – Она подошла ко мне так близко, насколько позволяла цепь. Я отшатнулся.

– Он не стал бы врать мне об этом.

– Отец даже не сказал тебе, где твоя мать. Теперь ты знаешь, что он делал со мной. Я никогда не слышала о такой болезни. Это как минимум подозрительно.

– Прекрати! – закричал я.

– Ты должен меня отпустить! Нам обоим нужно бежать! – кричала Линди, пока я запирал ее.

Я подумал обо всех упущенных возможностях в своей жизни, если то, что она говорит, правда. А потом я вспомнил про Ранджи. Если у меня не было некротического гоминоидного заражения, я легко мог его спасти. Если у меня не было некротического гоминоидного заражения, я был виноват в его смерти.

Я ничего не рассказал отцу об этом разговоре в тот вечер. После наших крупных разборок накануне он делал вид, будто ничего не произошло. Он приготовил еду, а я накрыл на стол. И тут, когда мы оба уселись ужинать, он заговорил.

– Питер, – начал отец, и это был первый раз с нашего отъезда из Лондона, когда он назвал меня этим именем, – у тебя своя болезнь, у меня своя.

– Что? – огрызнулся я.

– Пожалуйста, дай мне сказать. Я не горжусь тем, какой я. Знаю, что это противоестественно – влечение к молоденьким девочкам, но это болезнь, которую я не могу контролировать. Как и твою болезнь. Мы те, кто мы есть…

– Все ты можешь контролировать! – перебил я. Я не готов был выслушивать, как он выставляет себя жертвой. – Ты сам решил украсть мою мать из ее собственного сада, когда она была ребенком, и ты сам решил похитить Линди с озера. А самое худшее, что ты делал вид, будто делаешь это для меня.

Я не стал допытываться у него по поводу своей болезни. С этим я решил разобраться сам.

– Я болен, Питер, что ты хочешь, чтобы я с этим сделал?

– Ты мог бы сдаться полиции. Сказать им, кто ты такой и что сделал в Ирландии.

– И что тогда станет с тобой?

– Я справлюсь. А что с моей сестрой?

– С кем?

– С ребенком, который родился в Ирландии, в той комнате! – закричал я.

– Мне она не нужна, Питер. Я хотел сына, а не дочь, но я не был жесток. Я мог бы забрать ее у Дениз, но это б ее сломило.

– А ты не думаешь, что она уже была сломлена? Вот так вот сидеть, привязанной к батарее, бог знает сколько лет? Ты сказал мне пинать и бить ее, когда я был слишком мал, чтобы думать головой. И ты знал, что она никогда не ответит, потому что любит меня.

– Я люблю тебя! – выкрикнул он, и я заметил слезы в его глазах. Он накрыл мою руку своей, и я ее не отдернул, потому что изголодался по человеческим прикосновениям. Мы всегда поддерживали тактильный контакт, когда я был маленьким, но в подростковом возрасте это уже казалось неуместным. Я брал пример с телевизора, и там взрослые мальчики не ходили за ручку со своими отцами. Они не обнимались и не прижимались друг к другу. Физически я отдалился от отца, но невыносимо тосковал по такому контакту. В этот момент мне стало его жаль. Но не настолько, чтобы не провести всю следующую неделю в библиотеке.

В бытовых вопросах мы с отцом пришли к соглашению. Он не знал, чем я занимаюсь после того, как подвожу его в офис. Он думал, я работаю на земле. О Линди мы не разговаривали. Он оставлял ключи на кухонном столе. Я мог навещать ее, когда захочу, но мне стало тяжело смотреть ей в глаза. Я только заносил ей продукты, но в остальном оставил Линди в покое.

В библиотеке я попросил выдать мне все медицинские журналы, какие есть, но у них был только «Медицинский журнал Новой Зеландии». Я просмотрел все номера за последние пять лет. Ни одного упоминания моей болезни я не нашел, но решил, что Новая Зеландия, наверное, слишком маленькая. Отец говорил, болезнь невероятно редкая. В библиотеке согласились заказать мне выпуски «Британского медицинского журнала», «Медицинского журнала Новой Англии» и «Журнала Американской медицинской ассоциации». Все эти журналы цитировались в новозеландском. Я вспомнил про «мальчика из пузыря». Мог он быть единственным ребенком, страдавшим от тяжелого комбинированного иммунодефицита? Насколько сильно это отличалось от моей болезни? Как отец смог меня диагностировать в такой маленькой стране, как Ирландия?

Даже когда я начал сам ходить в магазин, в библиотеку и продавать овощи, с людьми я взаимодействовал только в шапке с ушами, перчатках и еще на всякий случай в нескольких слоях одежды, несмотря на дискомфорт в летние месяцы, когда на остальных мальчишках были только шорты и майки. Я специально отрастил длинные волосы, чтобы они закрывали шею. Я планировал отрастить бороду, но растительность у меня на лице все еще была редкой. Я знал, люди вокруг считали мой вид странным, но отец говорил, что им бесполезно что-либо объяснять, ведь они все равно не поймут. Несмотря на всю мою осторожность, в меня несколько раз врезались, и я каждый раз жутко пугался, но контакта с кожей не произошло ни разу. Отец сам занимался стоматологией, так что мои зубы были в порядке. У меня был хронический тонзиллит, но отцу всегда удавалось достать антибиотиков, чтобы с ним справляться. Я никогда не был у врача. Видимо, время пришло.

Глава 41

Салли

– Так кто такой Марк Батлер? – спросила я