Бальдур фон Ширах отправился из Вены в Берлин, надеясь убедить фюрера, что войну «так или иначе» нужно заканчивать[841]. Мэр Вены получил решительный отказ, но все-таки его предложение ненадолго вернуло Гитлера к реальности. После разговора Гитлер повернулся к своему помощнику и сказал: «Интересно, как он себе это представляет? Он, как и я, точно знает, что выхода нет. Разве что мне пустить себе пулю в лоб…»[842]

20 июля 1944 г. Гитлер пережил покушение в «Волчьем логове», своей ставке в Восточной Пруссии. От взрыва спрятанной в портфеле бомбы получили ранения двадцать человек. Трое погибли, Гитлер уцелел. Заговор возглавляли прусские аристократы, проверенные кадровые военные из его Генерального штаба. Они планировали убрать фюрера, захватить власть и покончить с войной[843]. Под арест попали семь тысяч подозреваемых. Пять тысяч офицеров, аристократов, промышленников, преподавателей, министров, религиозных деятелей были расстреляны, повешены или обезглавлены[844].

После этого паранойя Гитлера еще больше усилилась, а физическое и умственное состояние стало заметно хуже. Он все чаще срывался на тех, кто не мог или не умел исполнить его приказаний. Военная катастрофа придвинулась вплотную, и Генрих Гиммлер принялся искать утешение в астрологии, нумерологии и религии. Своему другу он признавался: «Да, меня считают грубым язычником, но в глубине души я человек, верующий в Господа Бога и Провидение. В прошлом году я опять научился верить в чудеса. То, что фюрер спасся двадцатого числа – это чудо»[845]. Герман Геринг в чудеса не верил и пристрастился к морфию[846].

19 марта 1945 г. в официальной нацистской газете Völkischer Beobachter Гитлер опубликовал приказ военным и гражданским лицам: разрушать и уничтожать все, чем может воспользоваться враг, – инфраструктуру, фабрики, жилые дома, продовольственные объекты. Фактически он требовал от Германии покончить самоубийством. «Ни один немецкий амбар с зерном не должен кормить врага, ни один немецкий рот не должен давать ему сведений, ни одна немецкая рука – предлагать помощь. Каждый мост должен быть разрушен, каждая дорога заблокирована»[847].

Уже два месяца тому назад Гитлер удалился на 17 метров под землей, в свой берлинский бункер площадью около 278 квадратных метров. «Действительности было запрещено появляться» в бункере, а своим спутникам Гитлер заявил: «Имейте в виду: предателем будет любой, кто скажет хоть кому-нибудь, что война проиграна, с соответствующими последствиями и для него самого, и для его семьи. Я не посмотрю ни на звание, ни на престиж»[848].

Это распоряжение не касалось только самого Гитлера. Он часами винил то евреев за то, что они развязали войну, то своих генералов и союзников за то, что они ее проиграли. Мало-помалу его перестали слушать все, кроме льстецов и слепых фанатиков, еще веривших в его бред. Он вещал: «Мы никогда не капитулируем. Никогда. Может быть, мы все исчезнем, но заберем с собой весь мир»[849]. Его сожительница Ева Браун в последнем письме, отправленном из бункера лучшей подруге, писала: «Не могу понять, как все это могло произойти. Вполне достаточно, чтобы перестать верить в Бога»[850].

Гитлер, детской мечтой которого было сделаться архитектором и перестроить свой родной город Линц, стал архитектором смерти, уничтожая все и всех, к чему прикасался. При этом о Линце он никогда не забывал и даже приказал, чтобы из рейхсканцелярии в бункер доставили модель этого города[851]. Очевидец вспоминал:

В любое время, днем ли, ночью, как только выдавалась свободная минута, он садился перед моделью и смотрел на нее, как на Землю обетованную, в которую когда-нибудь попадет[852].

В конце жизни Гитлер часто возвращался мыслями в Вену своей молодости. На последней встрече с Бальдуром фон Ширахом его гнев и антисемитизм быстро сменились ностальгическими воспоминаниями. Своим изнуренным слушателям он говорил: «После 1918 г. средний венец дошел до крайней бедности. Но до войны все было чудесно: никогда не забуду грандиозных спектаклей Венской оперы, женщин, сверкавших драгоценностями и туалетами. В 1922 г. я снова отправился в Оперу, и что же я там увидел! На тех местах, которые занимали раньше люди старой культуры, сидели теперь еврейские выскочки; женщины нарочно тянули руки, чтобы выставить напоказ свои украшения, – зрелище душераздирающее! До этого я никогда и никого не видел в императорской ложе. Похоже, император Франц-Иосиф не был особо музыкален. Я никогда не любил Габсбургов, но вид этого сброда, добравшегося даже до императорской ложи, был отвратителен, и от гнева я просто вышел из себя»[853].

Как и предсказывал фон Ширах, так или иначе война приближалась к концу. Воздушные бомбардировки уничтожали все новые и новые районы Германии, поэтому Макс и Элизабет увезли двух своих старших сыновей из Вюртемберга. Франца, Георга и самого старшего сына Альбрехта отправили подальше от глаз местных нацистов, в венскую гимназию Штубенбастай. Вскоре Франц вернулся в Вюртемберг, скрываясь от призыва. Георг, которому тогда было пятнадцать лет, потом вспоминал:

Мы точно знали, кто нацист, а кто – нет, но со всеми учениками и преподавателями надо было вести себя очень осмотрительно. Казалось, было ясно, кому можно доверять, но полной уверенности все равно не было. Из-за постоянных бомбардировок до 1945 г. мы часто меняли школы, но радовались, что живы – столько вокруг было разрушений и смерти. Отец все время учил нас, как важно смеяться. Он порой говорил: «Уметь смеяться – значит уметь оставаться в своем уме». Смех был для нас как воздух. Только когда мы очень боялись, смеяться было трудно, поэтому мы изо всех сил старались не очень бояться[854].