Главный врач, оповещенный Савицким о целях нашего прибытия, примчался в больницу, несмотря на воскресенье и поздний час, чтобы лично нас встретить. Это был красивый мужчина лет сорока, в белом отутюженном халате, с ухоженной каштановой бородкой и длинными волосами. Нас с ним связывали давние и особые отношения: он был в курсе всех наших медицинских тайн. Мы обращались к нему с серьезными просьбами и разными пустяками: когда болели наши родственники, когда наши подруги нуждались в срочных абортах, когда нужно было вывести из запоя Виктора или сделать сложную операцию кому-то из близких. Он никогда не отказывал и держал для наших нужд две просторные комфортабельные палаты со всеми удобствами, гостиной и прихожей. Мы, в свою очередь, подарили ему огромную квартиру в центре города, сделав там хороший ремонт, а также заменили часть устаревшего больничного оборудования самым современным.

Врач крепко встряхнул нам руки и принялся обхаживать Иру Саблину, которая держалась из последних сил, кусая губы, чтобы не разрыдаться.

— Да вы не волнуйтесь, Ирочка, — с фамильярностью старого знакомого успокаивал он ее. — Все будет в лучшем виде. Неужто вам дома-то не надоело? Чего хорошего? Стирай, готовь, убирай. Про работу я уж и не говорю: сотрудники отлынивают, начальство вечно ругается! Только посмотрю на эти зверские лица, — он весело подмигнул в сторону меня и Виктора, — мне самому сразу на больничную койку хочется. А у нас тут красота, покой. Мы вам видеомагнитофон в палату поставим, вы фильмы посмотрите про любовь. Заодно и обследование пройдете, витаминчиков вам поколем, на системке подержим. А хотите пиявок? Отличные, между прочим, пиявки. Сам выбирал.

Саблина отчаянно замотала головой. Она не хотела пиявок.

— А мужа с детьми ко мне пускать будут? — спросила она, глотая слезы.

— Да зачем нам этот муж! — замахал на нее руками главврач. — Мы массажиста недавно нового на работу приняли. Азербайджанец, знойный мужчина. Женщины к нему в очередь выстраиваются. Золотые ручки у него, некому, как говорится, выломать. Это я так шучу. Да увидите вы вашего мужа, увидите! Могу в соседнюю палату его положить, чтобы за вами ухаживал.

Саблина бросила на него благодарный взгляд и сделала слабую попытку улыбнуться. Мне почему-то показалось, что главврач сейчас помогал нам не только из-за денег. Возможность спрятать человека от ареста была для него чем-то вроде рискованной игры.

Пока он утешал Саблину, Савицкий с частью охраны вывозил оставшихся директоров. Позже мне рассказывали, что Матросову было приказано лечь на дно старенького микроавтобуса, а Валеру Коркина и вовсе заставили залезть в багажник «Волги». В таком неудобном положении их везли до границы области — около четырехсот километров — и лишь после этого разрешили занять место в салоне.

Я спрашивал после Савицкого, так ли уж это было необходимо, и он ответил, что в первую очередь заботился об их безопасности. Но лично я думаю, что безопасность здесь не при чем, тем более что от тряски на ухабах худосочный Валера вполне мог отдать концы. По моему мнению, Савицкий просто дал волю тщательно скрываемой неприязни. Матросова он, как и многие в холдинге, недолюбливал за апломб, а Валеру Коркина считал жуликом.

Домой я приехал около двух часов, после того как мы завезли Виктора в его холостяцкую квартиру. Я дождался звонка Савицкого, сообщившего о благополучном завершении операции, поблагодарил его и лег спать, стараясь не думать о Лихачеве и своем беспросветном будущем. Но спать мне не пришлось.

5

Меня разбудил телефонный звонок. Я нащупал трубку и уставился на электронные светящиеся часы. Они показывали три семнадцать.

— Алло, — сонно пробормотал я.

— Я так и знал, что ты — планктон! — бескомпромиссно объявил мне Виктор.

— Почему? — спросил я машинально.

— Потому что ты подло бросил человека, а сам дрыхнешь.

— Человек — это ты? — уточнил я.

— Само собой! А ты — планктон. Потому что плактон всегда дрыхнет. Или там жрет. Короче, осуществляет свои физиологические функции, — категоричность этих формулировок несколько размывалась тем обстоятельством, что Виктор был пьян и едва ворочал языком. — Знаешь, о чем ты скоро будешь мечтать?

— О том, чтобы человек наконец вырубился?

— Не дождешься! О том, чтобы делать все это одновременно. Пить, есть, гадить, совокупляться. Вся физиология одним разом. В этом — счастье планктона. Вот к чему ты катишься.

— Ты меня уже этим пугал, — напомнил я.

— Да? — переспросил он задумчиво. — Может быть. Но ты же спишь. Значит, ты все забыл и не сделал правильных выводов.

— А планктон, часом, не пьет? — осведомился я. — Это вполне может входить в его физиологический рацион.

Виктор напрягся, почувствовав ловушку. Некоторое время он сопел и размышлял.

— По-разному, — отрезал он, сохраняя за собой исключительное право на определение моей и своей принадлежности. — Короче, ты едешь ко мне или нет?

— Скорее нет, чем да, — ответил я. — А зачем?

— Чтобы жить как человек.

— Тогда точно нет! — сказал я без колебаний.

Некоторое представление о том, как живет человек,

презирающий физиологию, у меня имелось: Виктор уже приобщал меня к высоким материям. Наш совместный опыт ночной активности включал в себя скандалы, драки, ресторанные дебоши, танцы нагишом и пальбу. Мне почему-то казалось, что после этого я не стал нравственно богаче, и я не спешил расширять этот опыт. Особенно сейчас, когда над нами неотступно висела зловещая тень Лихачева.

— Это твой последний шанс остаться человеком, — произнес Виктор с нажимом.

— Значит, я умру животным, — решил я.

Но Виктор не собирался сохранять мне даже эту перспективу.

— Не животным, а планктоном! — безжалостно поправил он. — До животного ты так и не дорос. А мог бы! — и он бросил трубку.

Разжалованный до растительного состояния, я рухнул на подушку, бросив всякие поползновения прикинуться разумным существом. Но через пять минут телефон зазвонил снова. Разумеется, это был Виктор.

— Ты обиделся? — спросил он с надеждой.

— Обиделся, — проворчал я, полагая, что он отстанет.

— Приезжай, подеремся! — с готовностью предложил он.

— Никуда я не поеду! — возмутился я. — Иди к черту со своими дурацкими провокациями. С охраной дерись, если хочешь.

— Точно планктон, — заключил он с тяжелым вздохом. — Зеленый, тупой и водоплавающий. Ладно, дрыхни, если ничего другого не умеешь.

Я попробовал заняться тем единственным, что я, по мнению Виктора, умел, а именно заснуть, но у меня не получилось. Конечно, я не нанимался к Виктору в сиделки, мне ничуть не хотелось выбираться из теплого дома в промозглую ночь, таскаться с ним, пьяным и дурным, из кабака в кабак, уговаривать не задирать одних, не стрелять в других, не лезть в драку с третьими и не раздевать четвертых.