— Хорошо, мамочка. Всё будет хорошо, — только и смогла она прошептать. Уже уходя, обернулась на голос:

— Могилку-то поправь сходи. Отцу всё легче будет… да и у меня на душе…

Через неделю Слава осталась одна. На всём белом свете.

Прошло полгода. Однажды, выходя от доктора, который за минуту до этого с улыбкой поздравил её с будущим ребенком, Слава столкнулась с женщиной из соседнего отдела. Та всё поняла. Через два дня о ней шептался весь офис.

— Просят, — бросила, прищурясь и постукивая сигаретой о пачку, подобострастно-уродливая.

Ненависть. Откуда в ней столько? Слава спокойно выдержала взгляд.

— Ну, я в курсе. Не утаишь. Все перестали работать, только и чешут языки, — зло выдавил он. — Надеюсь, знаешь, как это делается? Так что давай, не откладывай. А то я и сам могу… Не доводи до крайних мер. Уже жена что-то пронюхала, чтоб её… Чего молчишь? Пока оставлю тебя в покое. — И зло, с усмешкой добавил: — Но пока.

Слава повернулась и молча вышла из кабинета.

События развивались стремительно. Его трясло, когда он читал заявление на декретный отпуск.

«Где эта… чёрт… немедленно ко мне», — рявкнул селектор.

На этот раз путь до кабинета был усыпан розами.

Прошло шесть минут. Вертящееся под ним кресло перестало быть мягким.

— Ты что, с ума сошла? — прошипел он, глядя в упор. И его левая щека вытянула складку у рта к самому уху. Казалось, она вот-вот лопнет и превратится в шрам.

Ненависть. Больше ничто не присутствовало сейчас в этом кабинете. «Странно, — подумала Слава, — она такого же ядовито-зелёного цвета, как и вся мебель. Почему я не замечала этого раньше?» Ненависть, колыхаясь от его выкриков, медленно разливалась по пространству помещения, усаживаясь в кресла и диваны. Легко сталкиваясь и лениво сползая с зелёных обоев, тут же растекалась по полу, обволакивая ножки стульев и поднимаясь по ним всё выше и выше.

— Ты что, оглохла? Я тебя спрашиваю! Я ведь предупреждал, что иначе займусь сам! Ты этого добивалась? Отвечай!

И тут Слава с удивлением поняла, что абсолютно спокойна. Такого состояния именно здесь она не испытывала никогда. Всё это колыхание, расползание и растекание почему-то её не касалось. Обходило. Словно женщина стояла в каком-то невидимом коконе. Неожиданно она услышала тихий голос:

— Ты сейчас скажешь ему эти слова. Мы договаривались. — Голос не был мужским. — Я дам тебе частицу своей твердости. И силы. Ты так нужна нам, помни. Чувствуешь ли ты меня?

— Да, чувствую. — Её взор, не взгляд, а именно взор, упал на лоб уже зелёного мужчины… странно, какие большие капли. Такой пот она видела только в кино. Когда давали крупный план.

— Да ты и впрямь вздумала со мной тягаться? Обещаю, пожалеешь! — Очередной выкрик вернул её к действительности.

— А я обещаю тебе другое.

Твёрдость в тоне заставила сидевшего замереть от неожиданности. Нижняя губа, чуть отвиснув, обнажила приоткрытый рот.

— Мой сын…

— Откуда ты знаешь, дура? — тут же придя в себя, заорал он.

— Мой сын, — ледяным и ставшим каким-то чужим голосом продолжала Слава, как будто вокруг кроме неё и огромных зелёных стен никого не было, — мой сын, когда ему исполнится двадцать пять, узнает, кем был его отец. — На несколько секунд она смолкла. Сосчитав до шести и глубоко вздохнув, она, чеканя каждое слово, отрезала: — Когда ему исполнится двадцать пять, он превратит твою жизнь в ад. Ты будешь мечтать умереть, но не сможешь сделать этого. Обещаю тебе. Время пошло. Начинай вычёркивать дни. — И, выплеснув на оторопевшего мужчину полный презрения взгляд, женщина вдруг почувствовала невероятное — сердце, родное её сердце застучало рядом, не у неё в груди, а рядом. Она резко повернулась и вышла из помещения.

Больше Слава не появлялась здесь никогда.

Он начал действовать немедленно. Решительность была той чертой, которой гордился. Но случилось непредвиденное — её положили на сохранение. Словно что-то оберегало эту совсем уже другую женщину, делало невозможным осуществление чудовищных замыслов. Наконец, проклиная всё, он просто вычеркнул Славу из своей жизни. Другого варианта не было. Слишком неприятными были воспоминания. Нестерпимо неприятными, доводящими до бешенства. Он стиснул зубы и продолжил жить. Не мог избавиться лишь от одного: когда взгляд падал на календарь, всякий раз с какой-то гнетущей неотвратимостью в кабинете звучали её последние слова. Смена кабинета ни к чему не привела. Календари были везде. Даже там, где лежал после инфаркта.

Прошло шесть лет. Весть о том, что Слава погибла в автокатастрофе, не застала его врасплох. Он знал, чтослучится. Ошибка двухтысячелетней давности исправлена. Она должна была погибнуть. Именно в автокатастрофе. Этот пункт договора он помнил как свой день рождения. Последние три года частное агентство докладывало обо всём в жизни ненавистной женщины. Отношение не меняло даже её видимое благополучие. Её и сына. Но главным и единственным, что радовало, ради чего он и затеял эту слежку, было то, что сын до сих пор не знает отца. Правда, существовала ещё одна причина. Он так и не стал тем, кого Бог награждает детьми. Деньги дают не всё. Жены давно не было, а разводиться надоело.

Отодвинув прибор с дорогими ручками, мужчина подошёл к календарю. Впервые за столько лет спокойно.

«Ну, вот и кончилось, — он с силой рванул глянцевый лист со стены и, скомкав, швырнул в угол. — А ты, глупая, кончилась вместе с приговором». «Терпение сильнее, чем меч самурая», — вспомнилось почему-то любимое выражение. «Я, как всегда, победил», — с удовлетворением отметил он и, достав массивный графин, налил себе полный стакан коньяка. С приятным удивлением глядя на игру хрусталя в стекающей по краям маслянистой жидкости французских виноделов, мужчина ощутил невероятный прилив сил, как в молодости, как в детстве, когда все еще начиналось. «Так ведь и начинается только!» — И осушил стакан.

Доказать отцовство не составило труда. Радости мальчишки не было предела. Он тоже был счастлив. Впервые в жизни.

— Стоп. Так написал бы ты вчера, если только не сделал поворот, — услышал вдруг Сергей.

— Нет. Я его дам сразу и в конце. Прости. Сейчас поправлю. Невозможно контролировать ужас и выравнивать пространство. Показывать обратную его проекцию. А защищаясь, платишь ложью. — Он вернулся к абзацу: «Доказать отцовство не составило труда. Радости мальчишки не было предела. Но это чувство было уже не знакомо ему. Точно так же, как чувство другого незнакомства — с сыном — убило когда-то первое. Оба, и незнакомство, и радость, вместе ушли в небытие».

«Какая странная судьба, — думалось ему всё чаще и чаще. — Какие невообразимые зигзаги. Вот уж не знаешь, где найдёшь, а где потеряешь». Жизнь потекла своим чередом. Так незаметно пролетели двенадцать лет.

Тяжело дыша и обливаясь холодным потом, он резко сел. Слабый свет ночника освещал комнату. Страх заснуть в темноте сделался новой привычкой за эти годы. С таким трудом забытая женщина возвращалась. Словно стояла рядом с его постелью. Уже не раз.