Во-вторых, не следует сбрасывать со счетов и фактор Аэция. Горделиво возвышавшегося над мятущимися варварскими народами. Вероятно, вопрошавшего мысленно, цитируя 2-й псалом Давидов: «Зачем мятутся народы и замышляют тщетное?». И примирявшего (а, если надо – стравливавшего) их, с высоты своего положения. «Последний римлянин», обязанный, в силу своего звания и призвания, быть беспристрастным, вполне мог ненароком намекнуть «своим», «союзным», «римским» гуннам на желательность выполнения ими за него («исходя из высших интересов Вечного Рима»), грязной, но необходимой работы. Работы, которую сам он не счел разумным довести до конца «с первого захода». В результате столь хитроумного подхода ярость германцев обратилась бы не на римлян, а на гуннов. Лучшего варианта Аэций (умывший, фигурально выражаясь, руки, по примеру другого магистрата, присланного из «столицы мира» вершить суд над варварами – римского прокуратора мятежной Иудеи всадника Понтия Пилата) себе и представить не мог. Дивиде эт импера! Разделяй и властвуй! Побивай варваров силами других варваров! Хороший варвар – мертвый варвар! Сам же Аэций мог со спокойной (в известных пределах, но все-таки) совестью считать (или, по крайней мере, заявлять), что неповинен в пролитии бургундской крови.

В-третьих, у гуннов могли быть свои собственные, не зависимые от римских имперских интересов, давние счеты с бургундами. Счеты, не сведенные со времен прежних столкновений. Как в ходе «Великого переселения», так и в ходе предыдущего разгрома бургундов объединенным римско-гуннским карательным корпусом во главе с патрицием Аэцием. И вот теперь гунны решили свести эти счеты с бургундами раз и навсегда.

Понятно, что почти невозможно привести документальные подтверждения правильности первой и второй версии причин повторного удара гуннов по бургундам. Аэций не стал бы записывать на вощаной табличке, папирусе или пергамене свидетельства своих злодейства и коварства, на радость своим будушим обличителям. Гунны же всегда грабили и резали без комментариев и без соответствующей документации и корреспонденции. А вот свидетельство в пользу правильности третьей версии можно, при желании, найти. Например, у вышеупомянутого христианского церковного писателя Сократа Схоластика, служившего в V в., по некоторым данным, юристом в Константинополе и продолжившего «Церковную историю» Евсевия Памфила (Кесарийского). Именно Сократ Схоластик сообщал о бургундах сведения, отсутствующие в других источниках:

«Есть варварский народ, живущий по ту сторону реки Рейна и называющийся бургундами. Бургунды ведут жизнь спокойную, почти все они плотники и, этим ремеслом зарабатывая себе деньги, питаются. На них непрестанно нападали гунны, опустошали их страну и нередко многих убивали. Находясь в столь затруднительном положении, бургунды не прибегли к какому-либо человеку, но решились обратиться к какому-либо Богу. А так как они заметили, что Бог римлян сильно помогает боящимся Его, то все единодушно обратились к вере во Христа. Посему, находясь в одном галльском городе, они просили епископа о христианском крещении. Епископ приказал им поститься семь дней и, огласив их верою, в восьмой день крестил их и отпустил назад. Тогда они смело пошли против своих тиранов, и надежда не обманула их, ибо, когда царь гуннов, по имени Оптар (Октар – В.А.), ночью умер (буквально: «лопнул» – В.А.) от обжорства, бургунды напали на гуннов, лишившихся вождя, и в малом числе сразившись с многочисленными неприятелями, победили их. Бургундов было только три тысячи, а число пораженных гуннов простиралось до десяти тысяч. С тех пор этот народ пламенно привержен был к христианству…» (Глава 30. О том, каким образом при Феодосии Младшем приняли христианство бургунды).

Последнее предложение объясняет, почему благочестивый христианин и церковный историк Сократ Схоластик сохранил для потомства всю эту историю. Но именно поэтому кажется сомнительным, что он ее просто выдумал, взял да и высосал из пальца. Напротив, надо думать, что, Сократ имел все основания приводить в подтверждение обоснованности, с церковной точки зрения, перехода бургундов в христианство, не выдуманную, а подлинную, общеизвестную историю. Иначе его подтверждение ничего бы не стоило в глазах читателей. Гунны могли не раз вступать в конфликт с бургундами. Как на протяжении многих десятилетий службы наемниками в римских войсках, так и в ходе не известных нам грабительских рейдов Октара. Октар и Ругила (как впоследствии – Бледа с Аттилой) повелевали разными гуннскими племенами, ведшими бесконечные войны в разных частях римской Европы. Нам известно, что Ругила в основном нападал на Второй, Новый Рим, т. е. вел войны на юго-востоке. А вот Октар-Оптар-Уптар совершал походы в западном направлении. Наверняка, не все гуннские князья вели столь умеренную жизнь, как Аттила (согласно сохранившимся источникам). И если Сократ Схоластик буквально пишет, что царь гуннов лопнул от обжорства, это следует понимать как выражение глубоко удовлетворения восточно-римского христианина происшедшим, как наглядным свидетельством небесной кары, поразившей не привыкшего к умеренности варвара за грех чревоугодия. Что же до гуннов, то их страстная любовь к тризнам, или стравам – погребальным пиршествам – общеизвестна. И они, конечно, не забыли, что стали жертвой нападения бургундов именно во время этого священного, с гуннской точки зрения, действа. Сытые, пьяные, безоружные и не готовые к отпору.

То, что гунны, если верить сообщениям источников, спустя год после усмирения бургундионов, снова, безо всякого видимого повода, напали на уже побежденных ими один раз германцев, может объясняться только жаждой мести. Мести за нападение бургундов после смерти Октара, с момента которого не могло пройти больше 10 лет. И которое поэтому было еще слишом свежо в гуннской коллективной памяти.

Двукратно же разбитым гуннскими кочевниками, ставшим, наконец, опять оседлыми, бургундам теперь тоже было, что хранить в своей коллективной памяти. Чтобы сохраниться как народ, они просто обязаны были сохранить воспоминания о краткой, но героической фазе своего существования на Рене. О славных днях, в которые они сражались с алеманнами, римлянами, гуннами. И о коварной жестокости этих повторно напавших на них гуннов, над которыми владычествовал царь Аттила.

Возможно, именно поэтому Аттила и вошел (под именем Атли) в северогерманские саги о Нифлунгах и (под именем Этцеля) – в немецкий героический эпос о Нибелунгах. Подобно римскому прокуратору Иудеи всаднику Понтию Пилату, вошедшему, при сходных по трагизму обстоятельствах, в христианский Символ Веры.

При более внимательном рассмотрении данного вопроса мы неминуемо сталкиваемся с целым «гордиевым узлом» трудноразрешимых проблем. Ибо, когда речь заходит о древнем германском эпосе, о Нибелунгах-Нифлунгах, Сигурде-Зигфриде, Хагене-Хёгни, Этцеле-Аттиле, Бледе-Блёделе, Дитрихе-Теодорихе и прочих, то вопросов всегда больше, чем ответов. Например, действительно ли немецкий город Вормс (римский Борбетомаг или Борметомаг) на Рейне, был столицей бургундского царства, как утверждает «Песнь о Нибелунгах»? А если не Вормс, то, может быть, другой столь же древний город? И как определить, был ли он действительно бургундской столицей? Вообще-то в данном вопросе последнее и решающее слово должно оставаться за археологами. Но даже если археологами будет обнаружено древнее погребение, встает вопрос, как определить, находилась ли над ним столица варварского царства?