Размывание границ между тюремным экспериментом и реальностью тюремного заключения

Сторонний наблюдатель, не знающий, что предшествовало этому событию, мог бы предположить, что он присутствует на заседании настоящей тюремной комиссии по условно-досрочному освобождению. Напряженность и безусловная реальность диалога между заключенными и их стражами, назначенными обществом, во многом отражает всю серьезность ситуации. Об этом свидетельствуют официальный тон заявлений заключенных к комиссии, возражения со стороны охранников, разнообразие характеров членов комиссии, личные вопросы, заданных заключенным, и обвинения против них. Короче говоря, интенсивный эмоциональный накал всего процесса слушаний. Природа этого взаимодействия явно отразилась в вопросах комиссии и ответах заключенных по поводу «прежних судимостей», реабилитирующего воздействия тюремных программ, участия в терапевтических программах или курсах профессионального обучения, возможности юридической помощи, срока пребывания в тюрьме и планов на будущее, подтверждающих, что заключенный готов превратиться в добропорядочного гражданина.

Трудно поверить, что прошло всего четыре дня из жизни наших студентов-добровольцев и им осталось играть роль заключенных Стэнфордской окружной тюрьмы чуть больше недели. Их заключение будет длиться не месяцы и не долгие годы, о которых, как можно подумать, ведет речь наша мнимая комиссия в своих решениях. Ролевая игра привела к интернализации[106]ролей; актеры переняли характеры и манеру поведения своих персонажей.

Зависимость и серьезность заключенных

К этому моменту заключенные, по большей части неохотно, хотя и полностью, подчинились чрезвычайно жесткой структуре своих ролей в нашей тюрьме. Они называют себя по идентификационным номерам и охотно отвечают на вопросы, обращенные к их «анонимной идентичности». На вопросы, которые должны были бы показаться им как минимум странными, они отвечают со всей серьезностью — например, о своих «преступлениях» и о том, что они делают для реабилитации. За редкими исключениями они полностью подчинились власти комиссии по условно-досрочному освобождению, как и охранникам и системе в целом. Только заключенному № 7258 хватило смелости назвать причиной своего пребывания в тюрьме добровольное участие в эксперименте, но и он быстро отказался от этого утверждения после словесной атаки Прескотта.

Легкомысленный стиль некоторых заявлений об условно-досрочном освобождении, особенно заключенного № 3401, студента азиатско-американского происхождения, блекнет перед вердиктом комиссии о том, что подобное поведение недопустимо и заключенный не заслуживает освобождения. Большинство заключенных, кажется, полностью приняли ситуацию. Они больше не возражают, не бунтуют и делают все, что им говорят или приказывают. Они похожи на актеров, следующих системе Станиславского, продолжающих играть свои роли за кулисами и в отсутствие камеры. Их роли поглотили их личность. Тех, кто верит в наличие некого врожденного человеческого достоинства, должна очень огорчить рабская покорность бывших мятежников, героев-бунтарей, превратившихся в жалких просителей. Героев не осталось.

Дерзкого азиата, Глена-3401, мы отпустили спустя несколько часов после его напряженной встречи с комиссией по условно-досрочному освобождению. У него началась сыпь по всему телу. Его осмотрели в студенческой поликлинике и отправили домой, порекомендовав обратиться к семейному врачу. Сыпь была тем способом, с помощью которого его тело добивалось свободы, как и неистовая эмоциональная реакция Дуга-8612.

Впечатляющее превращение главы комиссии по условно-досрочному освобождению

Я познакомился с Карло Прескоттом за три месяца до эксперимента и все это время общался с ним почти каждый день, лично и посредством частых и длинных телефонных разговоров. Летом мы вместе вели шестинедельный курс по психологии тюремного заключения, я видел его работу — он был красноречивым, неистовым критиком тюремной системы, которую считал фашистским инструментом, предназначенным для угнетения «цветных». Он на редкость проницательно описывал, каким образом тюрьмы и другие авторитарные инструменты принуждения калечат тех, кто оказался в их власти — и заключенных, и их стражей. Во время своих вечерних субботних ток-шоу на местной радиостанции KGO Карло часто рассказывал слушателям о несовершенствах этого устаревшего дорогостоящего института, на содержание которого впустую уходят их налоги.

Он сказал мне, что перед ежегодными слушаниями комиссии по условно-досрочному освобождению, когда у заключенного есть всего несколько минут, чтобы представить свое заявление нескольким членам комиссии, ему начинали сниться кошмары. Пока он аргументирует свою просьбу, они на него даже не смотрят, просматривая толстые папки с документами. Возможно, это даже не его документы, а «дела» следующих заключенных, и просматривая их, члены комиссии просто экономят время. Если вам задают вопросы, связанные с приговором или с другими сторонами вашего «дела», это означает, что условно-досрочное освобождение будет отсрочено как минимум на год, ведь оправдывая прошлое, невозможно вообразить что-то позитивное в будущем. Рассказы Карло помогли мне почувствовать тот гнев, который вызывают подобные произвол и безразличие у подавляющего большинства заключенных, которым, как и ему самому, год за годом отказывают в условно-досрочном освобождении[107].