— Так разве оценивают? Это же картина, гляди.

— Гляжу. Но если, положим, не понимаю, зачем она мне?

— А, например, как даже вложение… — Ксана произнесла уклончиво. — Другие — не дураки, приобретают…

— Какое вложение? Уртиков! Не Врубель.

— Да ты бы и с Врубелем вряд ли бы разобрался.

— Может быть, не настаиваю. Но в данном случае просто — не нравится! За шкаф, только за шкаф.

— Ну знаешь! Эдак деньгами швыряться, — Ксана, негодуя, покрылась румянцем.

Ласточкин опустился на диван. Картина не только не нравилась — давила, напирала. Ее непристойность открывалась не сразу, но после уже не удавалось отмахнуться, отделаться. Сырая розовая мякоть, почти ощутимый скользкий запах от зеленоватых подтеков в углах — картона, холста? Но мало того, в крикливости этой угадывалось что-то особо подозрительное. Подделка?

Ласточкин сам удивился своей догадке, как-то даже польстившей. Ничем там не брезжило, ни безумием, ни эпатажем. Все заимствовано, поэтому так нагло.

Халтура, гнилой товар.

— За шкаф! — он подытожил. — А лучше пускай вернет деньги.

— Не вернет, — Ксана пробормотала чуть ли не ее слезами. Ласточкин редко видел ее настолько взволнованной. — Не вернет, знаю. У него такие усики, глазки, я тогда уже насторожилась. Но… так уж вышло, и еще мне хотелось обрадовать тебя….

Он поглядел на нее, смягчившись:

— Да ладно… Кто он, Уртиков? Есть, по крайней мере, его телефон, адрес?

— Он не отдаст! И к тому же… не принято. Художник все-таки, и мастерская, говорю тебе, роскошная.

— Жулик он, вот кто. И нечего церемониться.

— Это ты так считаешь, а ведь не очень разбираешься. Не надо было, конечно, сразу деньги отдавать… А теперь… Теперь просто не знаю. Ты решительно против?

— Я — решительно. Решительно против, чтобы из меня делали дурака. Тем более за мои же деньги. И кто тебя туда привел? Тоже, наверно, из той же артели жулики?

— Ну это ты зря, — Ксана слабела, но не сдавалась. — И вообще, ты же сам творческий человек, знаешь, как это мерзко, когда ярлыки навешивают, и, что, мол, халтура, от непонимания, невежества. А могут быть разные вкусы, разный взгляд.

— Так и до ночи можно дискутировать. А пока этот шедевр к стеночке, извини, переверну. Чтобы настроение не портил, хотя бы до завтра, иначе не вынесу его здесь.

Утром Ксана влетела в спальню, не пожалев, разбудила Ласточкина.

— А вот Алине нравится! — сообщила, торжествуя. — Выйди, поговори с ней.

За ночь Ласточкин забыл, слава богу, об их приобретении, спросонья же сообщение Ксаны нисколько его не обрадовало.

— При чем тут Алина? — сказал, позевывая. — Бедняжка! Ты, заставила ее примчаться в такую рань?

— Она сама вызвалась. Ей было интересно. Об Уртикове она, правда, не слышала, но сказала, что знает одного англичанина, который работает в той же манере.

— Ну, конечно, Алина все знает. Так, может, она хочет это сокровище приобрести? Давай, так и быть, уступим ей по-дружески, без комиссионных, за ту же цену.

— Не смешно. — Ксана произнесла строго. И присела сбоку на кровать. — Хочу тебе сказать, ты слушаешь? Так вот, — понизила голос, вздохнула проникновенно, — у меня как-то меняется отношение к картине. Чем дольше гляжу, тем… Будто погружаюсь, и открывается новое.

— Понятно, Алина наворожила. А сама свою копеечку бережет.

— Перестань! И еще я подумала… Вот раньше в домах висели картины, передавались по наследству. Все ведь тлен — тряпки там разные. А это остается — произведение.

— Меня тоже хочешь заворожить? — Ласточкин натянул халат. Алина — свой человек, перед ней можно было и так появиться.

Алина сидела на стуле, прямая, сосредоточенная. Темная челка, острый нос, неумеренный макияж, портивший ее, зато затеняющий истинный ее возраст.

Считалось, что Алина отлично ориентировалась в современных жизненных ценностях. Разведенная, с кооперативной квартирой, эрудитка.

— Ну что я могу сказать? — произнесла после коротких приветствий. — Был бы этот Уртиков ослепительным дарованием, обошелся бы вам дороже в сто раз.

Рассчитывать на период безвестности — кончилось такое время. Чуть у кого забрезжит, сразу нарасхват. Оригинальных идей сейчас, сами знаете… А тут все крепко, в расчете, конечно, на определенную конъюнктуру. Ну а как теперь опять же без этого? Картин в личное пользование приобретать стали больше, чем прежде. Имею в виду не такое уж давнее прошлое… Тогда отдавали за гроши, задаром, бескорыстно, с голода, от отчаяния. Теперь живут неплохо, а хотят еще лучше, еще сытней. Почему нет? И художники тоже люди. В салонах, посмотрите, какие цены. Интересуетесь, не надули ли вас? Нет, по-моему, не надули. Но главное, если такая манера вам, так сказать, отвечает. Ведь бывает, все еще тянет к другому, в традициях, скажем, Лактионова.

Ксана посмотрела на Ласточкина. Он улыбнулся:

— Спасибо, Алина. Ты надежный товарищ, приехала, не поленилась. Может, попьем кофейку?

— Нет, ты скажи, ты согласен? — Ксана забеспокоилась, чтобы он не увернулся. Уйдет Алина, ей будет сложнее объясняться с ним.

— Согласен! — он, смеясь, поднял руки. — Алина кого хочешь убедит. Только была бы она, эта картина, поменьше, не так бы бросалась в глаза, я бы уж точно безропотно… А тебе, говоришь, нравится?

— Ну… — Алина на секунду замялась. — Я стараюсь объективно подойти.

Нравится, не нравится — это как-то по-детски. Считаю, каждого художника надо уважать, пытаться вникнуть, вглядеться. А нравится — не нравится… Так уже бывало, этим руководствовались и наломали дров.

— Почему? — Ласточкину захотелось поспорить. — Лучшее ведь осталось, существует и в экспозициях, и в запасниках. Уберегли, сохранили.

— А кое-что нет, а могло бы быть больше. И жизни — длиннее. Но это сложный разговор.

— Сложный, — подтвердил Ласточкин. — Но вот что меня смущает: зачем?

Купили, собираемся вешать. А ведь не разбираемся. По крайней мере я…

— Ну это не преграда. — Алина состроила гримасу. — Понимают немногие.

Остальные делают вид или выжидают, подлаживаются, скажем, воспитываются. А в результате верят, действительно наслаждаются. Хотя, может, взаправду, а может, врут. Искусство — дело темное, ты не находишь?

— Да, — Ласточкин усмехнулся, — особенно живопись.

— И музыка. Вот, скажем, для меня. — Алина прижмурилась вкрадчиво.

Ласточкин в упор посмотрел на Ксанину приятельницу. Замечание ее насчет музыки почему-то царапнуло его.

— А все же скажи, тебе нравится?

— Ну что ты пристал, — Ксана вступилась. — Алина вее сказала, и, по-моему, достаточно ясно. А куда будем вешать, после решим.