- Да, считаю. И никогда не признаюсь в обратном. Потому что все, что ты назвала – это оговор. Происки алчных врагов, пожелавших завладеть моими богатствами.

- Ах, несчастный. - Перрина сожалеюще покачала головой.

Не потому, что сочувствовала господину.

Непонятно было его упорство. Он до сих пор не раскаялся. Не исповедался чистосердечно, чтобы утихомирить собственную совесть. И ее заодно, ведь они связаны – прочно, навечно. Неужели не надоело ему пребывать в промежуточном пространстве? Неужели не пришло время осознать грехи, попросить Небесного прощения?

Неужели нет желания обрести, наконец, тихую обитель? Занять теплое местечко на Небесах и в бестревожной нирване размышлять о пройденном пути? Зачем продолжать упорствовать в лже-идеях, множить бессмысленные жертвы...

– Ты упрямец. Купаешься в дьявольских заблуждениях, не думая о последствиях. Не смирился даже через века. Не даешь душе успокоиться. Мыкается она в поисках загробного пристанища и везде получает отказ. Бродит - одинокая, неприкаянная...

- Господь послал мне надежду спастись.

Жюль-Жиль выпрямил грудь под доспехами и встал в величественную позу, по-театральному: одну ногу вперед, ту же руку – к зрителям. В одеянии рыцаря он ощущал себя килограмм на сорок тяжелее, от того самоувереннее. Он не собирался продолжать оправдываться перед какой-то бывшей ведьмой. Она - пройденный этап. Приоритеты сместились.

Он посмотрел ласковым взглядом на Жаннет.

- Господь послал мне второй шанс. Использую его с большей пользой и благоразумием. А ты, Перрина, не забывай! Дьяволу поклялась - быть мне верной. Помни клятву!

- Я помню. И не изменю. Клятвы, данные сатане нарушать труднее, чем Богу. За нарушение - страшнее наказание.

Старуха посмотрела на девушку, коротко. Потом долго – на барона.

- Господь слишком милосерден. Не понимаю, за что тебе дарована еще одна попытка. Не поможет она. Ты по судьбе грешник. Только еще одну душу погубишь, - сказала она с интонацией повествовательницы плохо кончающихся сказок.

И убежденностью предсказательницы будущего, которое знала точно. Чтобы заглянуть наперед, не требовалось раскладывать карты или читать по руке. Она имела дар. Не зря когда-то давно, еще при жизни, выдавала себя за колдунью, знавшую толк в предсказаниях, приворотах, ворожбе.

Тогда, шестьсот лет назад, ей внимали охотнее: времена были темные, народ доверчивый. А барон де Рэ опять глядит с сомнением. Ну да не впервой – он всегда отличался упрямством, граничившим с самодурством.

Может, хоть сегодня послушается разумного совета...

26.

Последняя попытка – пробудить сострадание, добиться своего. Перрина приподняла брови в жалобной гримасе и вдруг униженным тоном попросила:

- Оставь ее! Не губи во второй раз. Чистая душа не поможет грешной, неприкаянной...

- Да что ты заладила – грешная да неприкаянная! – перебил рыцарь, возмутившись. – Посмотри на себя. Сидишь здесь испокон веков взаперти, на отшибе, столетиями живого человека не видишь. Ни отвелечься, ни поговорить, одичала - одна на весь лес...

- А я не одна, - неожиданно живо заявила хозяйка. От жалобной интонации не осталось следа. Повторила для убедительности: – Я не одна. Со мной души. Такие же, как вы. Вон посмотри, они там ходят.

Она округло повела рукой. В пустом зале, где поначалу сидели только четверо, создалось впечатление толпы. Внезапно и ниоткуда - внутри оказалось полно народу. Только не из плоти и крови. Сумрачно освещенную комнату наполнили живые тени, падавшие неизвестно от кого.

С монотонным гудением они кружили, скользя по стенам, полу и обстановке, существуя сами по себе, не замечая присутствующих. Темные фигуры их постоянно меняли очертания. Попадая с одного предмета на другой, причудливо надламывались, походя на людей, неестественно поломавших кости конечностей и туловища.

Из-за чего тени принимали вид получеловеческих, полугеометрических фигур, которые не придумает самое извращенное сознание или психоз. Только абстракционизм. У настоящих людей такие повреждения были бы несовместимы с жизнью. Теням погибнуть не грозило.

Ужас сопровождал их появление: когда не видишь хозяина тени, приходят мысли о потустороннем. Низкое гудение их нездорово действовало на нервы - расшатывающе, изматывающе, подобно ненастроенной, однотонной радиоволне, которую хочется поскорее отключить. Пока с ума не свела.

Барон де Лаваль выжидающе насторожился. Жаннет испуганно- суеверно застыла. Гастон, который расслабился и едва не начал дремать, вскинул голову, суеверно замахал руками.

- А, черт! Ведьма!

Жаннет оглянулась на хозяйку. Та показала глазами, мол, не бойся, мы сообщницы, тебя я не хотела напугать. Девушка сморгнула и послушалась - не в первый раз.

Словно по команде, сознание ее изменилось. Страх, заявивший о себе при появлении темных силуэтов, по велению Перрины исчез - за ненадобностью пугать.

Незаметно мысли ее свернули в направлении, отвлеченном от теней. Развитие сюжета увлекло. Понравилось участвовать в этой фантастической мистерии, постановке без режиссера и зрителей. Одни фигуранты, играющие не по сценарию, а как придется, и Жаннет – в их числе. Интересно. Захватывающе. Любопытно, чем кончится – только и всего.

Барон огляделся на тени, спросил старуху:

- Это кто?

- Это мои посетители. За все время, что существует трактир. «Сердца Жаков» - буквальное название. Их сердца остались со мной навечно. Души тоже. Помнишь стишок:

Трактир у дороги найдешь,

Открыт и в жару и в стужу.

Но если в него войдешь,

Уже не выйдешь наружу...

- Так это те, кого ты заманила и...

- Вот именно, - невозмутимо отозвалась Перрина. Добавила, улыбаясь-ощеряясь: – Они были неосторожны. Доверчиво переступили порог. Вы сделали то же самое. И тоже не выйдете.

- Глупости лопочешь, химера! – крикнул Делакруа, окончательно пришедший в себя и почуявший, что запахло жареным - в переносном смысле.

От гудения или от другого - нервы его не выдержали. Древняя старуха выжила из здравого рассудка, выдает ерунду за правду. Кто ей поверит? Только такой же слабоумный, старый пень, как сама. Гастон к этой категории не относится.

Все, надоело слушать безумные речи и наблюдать чертовщину!

В дожонце проснулась энергия разрушения. Воспрял сопротивленческий дух, ожили партизанские замашки. Захотелось заявить о себе, перестать ощущать пешкой в чужой игре. Взять, что давно положено, да уносить ноги из колдовского вертепа.

- А-а-а! – зарычал он. Вскочив с места, одним движением руки смахнул прочь все, находившееся на столе.

По комнате разлетелись тарелки, рюмки, кости, остатки мяса и овощей, горящие свечи, от которых пол и мебель моментально занялись ярким, веселым пламенем. Вспыхнули подозрительно быстро, будто были заранее облиты горючей смесью.