Стовба сильно нервничала – она не была ни болтливой, ни простодушной, но все же за коньяком раскололась: с американскими документами у Энрике все затягивалось, но объявился его старший брат, полуполяк Ян, который вник во все их проблемы и предложил хитрый план, по которому он едет в Польшу, она, Стовба, по организованному заранее приглашению тоже приезжает туда, и они женятся, и тогда она сможет въехать в Штаты как жена Яна, а уж дальше они как-нибудь разберутся… И все это должно произойти в ноябре. И совершенно неизвестно, даст ли ей местный ОВИР разрешение на поездку в эту сраную Польшу…

– Вот так. Ты понимаешь, все опять откладывается и затягивается, – резко сказала Стовба. – Так можно всю жизнь прождать!

– Может, к лучшему… – попытался Шурик ее утешить.

– Что к лучшему? – угрожающе посмотрела на Шурика Стовба. – Что? Ехать надо на месяц, с Марией меня точно не выпустят, ты понимаешь, какие проблемы возникают!

Шурик разлил остатки коньяка по рюмкам – как-то незаметно они все выпили и даже не особенно опьянели.

– Кстати, мама хотела с тобой поговорить… Собственно, с Марией никаких проблем нет. Мама хотела, чтобы Мария пошла в школу в Москве, чтобы языкам ее учить… Ты бы ее у нас оставила, она бы первое полугодие у нас пожила, поучилась бы в школе, а потом ты бы ее забрала. Ты же знаешь, мама ее обожает. Я бы считал… Да?

Стовба отвернулась, и непонятно было, какое там выражение лица она показывает стене.

«Зачем я все это делаю, – мелькнула у Шурика мысль, – Веруся с ног собьется…» И он замолчал, удивляясь мусорному вороху сочувствия к Стовбе, страха за маму, новой ответственности, которую на себя берет, и беспокойства, и глупого желания разрешить совершенно от него далекие проблемы…

Стовба же вдруг метнулась к нему, едва не перевернув недопитую рюмку, обхватила его за шею, уткнулась жесткими очками в ключицу. Щеткой торчащие волосы кололи его подбородок. Стовба плакала. Шурик недоумевал: в таких случаях обычно он знал, как себя вести. А тут он растерялся. Хотя семь лет тому назад у Стовбы дома тоже непредсказуемое дело было – романтическая любовь, казалось бы…

– Я сумасшедшая, да? Ты думаешь, я сумасшедшая? Идиотка я! Семь лет, безумие какое-то, ничего не могу с собой поделать…

– Да я ничего такого не думаю, Лен… – промямлил он. Она плюхнулась на Шурикову холостяцкую кушетку, засмеялась пьяным загадочным смехом:

– А не надо много думать, Шурик. Мы отмечаем наш развод! У тебя есть какие-нибудь возражения?

Особых возражений не было. На этот раз Стовба вовсе не делала вид, что рядом с ней ее романтический возлюбленный, все было хорошо и просто, и уж точно без тех сложностей, которые бывают при общении с беременными.

Утром поехали на дачу. Надо было готовиться к переезду. Привычный годичный ритм, отливы и приливы: переезд с дачи, Новый год с елкой, бабушкино Рождество, переезд на дачу…

А еще через пару дней, тридцатого августа, Вера Александровна пошла в Шурикову школу и записала Марию в первый класс. По той самой метрике, которой не хватало для развода.

Ирина Владимировна шила форму в ночь накануне первого сентября, потому что купленное заранее коричневое школьное платье висело в шкафу в Ростове-на-Дону, а купить форму в магазине в этот последний горячий день было уже невозможно. Зато портфель и все школьные принадлежности лежали у Веры в шкафу. На той самой полке, где Елизавета Ивановна держала запас подарков на все случаи жизни.

Счастье Марии, когда она стояла в школьном дворе в толпе девочек в бантах, в букетах, в белых передниках, было неописуемо. От нетерпения она играла, как жеребенок, худыми ногами в белых носочках, подрагивал бант на ее медовой голове, время от времени она обкусывала кудрявые лепестки розовых махровых астр.

Стовба держала ее за руку, а Вера, легко положив руку на ее плечо, была почти также счастлива, как Мария. Шурик, для полного комплекта, стоял позади, слегка понурившись и неопределенно улыбаясь.

Директриса, несмотря на величие дня, уделила им минуту. Поздоровалась с Шуриком, погладила Марию по голове и сказала:

– Ах ты, диковинка какая. А я и не знала, Вера Александровна, какая у Шурика славная дочка… Особенная девочка!

Мария улыбнулась директрисе, и та удивилась непривычной дерзости улыбки: она улыбалась не так, как должен был улыбаться ребенок взрослому, а как равный равному, как один участник праздника – другому.

«Избаловали ребенка», – смутно мелькнуло у опытной директрисы.

Вера Александровна, что-то почуяв, впервые дрогнула: а как примут маленькую мулатку одноклассники, учителя… Она с тревогой посмотрела на окружающих. Но никто особого внимания на Марию не обращал: у каждого был свой единственный ребенок, первоклассник с портфелем, такой же взволнованный, как Мария. Но она была другая, с каким-то, как казалось Вере, уничижающим всех прочих детей необъяснимым качеством.

«Новая раса, – озарило Веру, – это просто новая раса людей со смешанной кровью, про которых писали в фантастических романах, они во всем должны превзойти прежних людей – и в красоте, и в таланте. Просто потому, что они в этом мире возникли последними, когда все другие устоявшиеся народы успели износить свою генетику и состариться, а эти вобрали в себя все лучшее от прежних. И если вложить сюда культуру, то это будет совершенство. Да, да, она здесь вроде Аэлиты, марсианка…»

После ужина Шурик убежал по каким-то делам. Марию, совершенно обессиленную волнениями первого школьного дня, довели до постели и обнаружили, что она заснула по дороге из ванной в комнату.

Потом Вера с Леной долго сидели на кухне. Сначала Стовба сидела, как на собрании. Слегка постукивала твердыми ногтями по краю стола. И по лицу ее нельзя было судить, о чем она думает.

– Вы не беспокойтесь, Леночка. Мурзику будет с нами хорошо. Это очень важно для ребенка – первая школа, первая учительница.

Стовба все постукивала по столу. Потом сняла очки, поставила руку перед глазами ширмочкой и замерла, ни слова не говоря. Потом из-под руки потянулись большие медленные слезы. Достала носовой платок, вытерла щеки:

– Я дурной человек, Вера Александровна. И выросла среди дурных людей. Но я не дура. Жизнь моя так складывается, что не дает быть дурой. Я не знаю, как дальше сложится. Может, мы с Марией через три месяца уедем. А может, еще три года это протянется. Таких людей, как вы, я просто не встречала. Шурик, он мне так помог в трудную минуту, а ведь я его дураком считала. Я только с годами поняла, что вы другой породы, вы благородные люди…

Вера изумилась: Шурика – дураком? Но ничего не сказала. Стовба высморкалась. Лицо ее было строгим.

– А я просто не знала, что такие люди бывают. Семья моя ужасная. И отец, и мать… Только бабушка на человека похожа. Они же меня выгнали с четырехмесячным ребенком. Отец выгнал. Они уроды. И я была бы уродом, если б не вся эта история с Марией. Я живу ужасно. Работаю… как вам это объяснить? Левый цех, работают на себя. Я у них бухгалтер. Если все это накроется, меня могут посадить. Но иначе я бы просто не выжила. Снимаю квартиру. При Марии няню держала все эти годы.