– Ох, я уже и сама подумала, что поздно я его привезла… – убитым голосом отозвалась Матильда.

– Нет, это природа. И раньше бы привезла, ничем бы я не помог. Ему лет-то больше десяти, так ведь?

– Двенадцать в январе будет…

– Так он, голубушка, считайте, восьмидесятилетний старик. Как я. Сколько ж можно? Ну, укол хотите сделаю?

– Наверное, надо. Чтоб не мучился…

Иван Петрович стал расстегивать чемоданчик, разложил на белой салфетке шприц, иглу, две ампулы… Потом подошел к коту, покачал головой:

– Все, Матильда. Не надо укола. Помер кот.

Матильда накрыла кота белым полотенцем, заплакала, взяла Шурика за плечо:

– Он никого не любил. Только меня. И тебя принимал. Выпейте с нами рюмочку, Иван Петрович. Водку достань, Шурик.

– Отчего ж не выпить…

Шурик вынул из холодильника бутылку водки. Едва не упустил из руки, обмотанной бинтом. Матильда заметила наконец пухлую повязку.

– Шурик, что с рукой?

Шурик отмахнулся. Животный доктор и внимания не обратил. Сели за стол. Иван Петрович убрал со стола свой инструмент.

Матильда вроде уже и не плакала, но слезы проползали по щекам.

– Да я уже полгода как понимала, что он болеет. И он понимал. Спать стал отдельно. Я зову его к себе, он подойдет, приласкается, головой потрется, и к себе на подушку.

Я ему подушку на скамеечке положила, ему на кровать запрыгивать трудно стало. Вот такие дела…

Выпили. Закусили какой-то консервной рыбкой – другой еды в доме не было. Даже хлеба.

– Вроде, животное, да? А помянуть хочется, как человека, – тихо сказала Матильда.

Иван Петрович встрепенулся:

– Ой, Матильда! Да что вы говорите! Они впереди нас в Царствие Небесное пойдут! Знаменитый русский философ, запрещенный, конечно, Николай Александрович Бердяев, знаете что сказал, когда его кот помер? На что, говорит, мне Царствие Небесное, если там не будет моего кота Мура? А? Ведь поумнее нас с вами был человек! Так что не сомневайтесь, наши кошечки встречать нас будут! Ах, какой был у меня кот Марсик, в тридцать девятом году помер! Всем котам кот! Красавец, ума палата! Я виноват перед ним, инфекция к нему привязалась. Тогда антибиотиков не было…

Он рассказал про кота Марсика, про кошку Ксантиппу, Матильда – про всех своих прошлых кошек, и выпили еще водки все под ту же рыбку, и немного утешились. А когда Иван Петрович собрался было ехать, и Шурик уже встал, чтобы идти за такси, раздался звонок в дверь – пришел сын соседки. Он жил на Преображенке, заехал к матери отдать ей какие-то ключи, не застал ее дома и хотел оставить ключи у Матильды. Это было удачно, потому что Иван Петрович жил чуть ли не в соседнем доме, и он забрал пьяненького старичка и обещал доставить до порога.

Бедный Константин, завернутый в полотенце, тоже уехал с ветеринаром. У того было тайное место в Сокольническом парке, где хоронил он своих…

А Шурик не уехал. Невозможно было оставить без утешения милую расстроенную Матильду, которая совсем ничего от него не требовала, только дружбы…

Как в школьные времена, ровно в час ночи он вылетел от Матильды и побежал домой – через железнодорожный мостик на Новолесную улицу. Прибежал быстро, через двадцать минут входил в квартиру. Вошел – и вспомнил: с Марией не позанимался, Валерии не позвонил и, что самое главное, совершенно забыл про травника, который приготовил Вере мазь для ноги… И наверняка Светлана звонила. Ей тоже чего-то надо… Расстроился…

Вера Александровна на Марию нарадоваться не могла. Шурик был в свое время чудесным и покладистым ребенком, но пока он рос, она не успела ощутить одной из главных радостей материнства: отзывчивость на воспитание. Это Елизавета Ивановна гордилась, когда ее ученики, и в особенности внук Шурик, начинали проявлять именно те качества, которые она в них растила: внимание к другому человеку, доброжелательность, щедрость и, в первую очередь, чувство долга… В те годы, когда она и сама состояла на положении выросшего ребенка своей матери, Вера не задумывалась, откуда взялись все те Шуриковы достоинства, которые так рано были в нем заметны. Когда Шурика хвалили соседи или учителя, она отшучивалась: у него хорошая наследственность… Но в этом ли было дело? Сама Елизавета Ивановна, противоречивая материалистка и возвышенная душа, но вместе с тем человек свободно мыслящий, когда речь заходила о наследственности, всегда говорила одну и ту же фразу:

– У Каина и Авеля были одни и те же родители. Почему один был кроткий и добрый, а второй убийца? Каждый человек есть плод воспитания, но главный воспитатель человека – он сам! А педагог открывает нужные клапаны личности, а ненужные – закрывает.

Такова была незамысловатая педагогическая теория замечательного педагога, она бралась самовольно решать, какие клапаны нужны, а какие не очень. Ее теорию можно было бы оспаривать, если бы не ее безукоризненно удачная практика.

Теперь, получив на свои руки Марию, Вера полностью следовала материнской теории. Как натура артистическая, но слабая, Вера видела, что Мария наделена огромным темпераментом. Энергия в девочке била через край, она в буквальном смысле не могла стоять на месте, с трудом высиживала в классе сорок пять минут, и, чтобы помочь Марии удерживать себя на месте, Вера Александровна придумывала для нее мелкие двигательные упражнения, например, научила ее крутить в руках монету и подарила старый серебряный полтинник для кручения. Когда спустя какое-то время этот «крутильный полтинник» потерялся, было много слез…

Вера научила также Марию мелким и невидимым для окружающих упражнениям для пальцев рук и ног, и, когда долгое сидение за партой становилось непереносимым, Мария разыгрывала свои ножные и ручные партии… С первого же класса Вера стала водить Мурзика в Дом пионеров заниматься гимнастикой и акробатикой, сама занималась с ней музыкой, а в общеобразовательных дисциплинах полностью положилась на природные способности. По чтению девочка была в классе из первых, да и с арифметикой никаких сложностей не было.

«А эти способности к точным наукам у нее от матери, – решила Вера. – Но уж во всяком случае не от Шурика».

Это был какой-то странный сбой в голове: она прекрасно знала, что отец Марии какой-то сомнительный кубинский негр, но не могла одновременно не воспринимать ее как дочку Шурика. Шурик занимался с Марией языками: день – английским, день – испанским.

Вера Александровна продолжала занятия в своем театрально-образовательном кружке, но невольно приспосабливала их под интересы Марии. В тот первый год жизни Марии в Москве Вера перестала заниматься со своими ученицами декламацией и этюдами – только движением…

Щитовидка Веры Александровны вела себя очень хорошо, но временами сильно болели ноги, росла косточка около большого пальца, прежние узкие туфли стали неудобны, и появилась новая забота – обувь…