Нике стало плохо. Её вырвало. Она пожаловалась, что не чувствует ног. Он прижал её ноги к своему животу, попытался согреть.

– Папа, холодно…

– Скоро всё пройдёт, милая…

А люди кричали и плакали постоянно. Их не было видно. Но голоса исходили отовсюду. Только из-под воды никто крикнуть не мог.

Было по-прежнему темно, но уже не так страшно. За себя и дочку. Анатолий понял, что они спаслись чудом.

Дождь продолжал лить, как из ведра. Холод. Ужасный холод!

Дальше – Анатолий отключился. Время исчезло. Спал ли он?.. Или был без сознания?..

Когда пришёл в себя – только-только рассветало, но всё равно было темно, видны одни контуры. Ника, свесив голову на плечо, тоже спала. Левая рука Анатолия инстинктивно продолжала сжимать шиворот футболки девочки. В первую секунду он испугался, что дочь мертва. Но она неожиданно зашевелилась, проснулась, и в этих сумерках Анатолию показалось, что Ника улыбнулась.

Но сказать друг другу хоть что-то не было, видимо, сил, ни у неё, ни у него.

На дереве они просидели ещё какое-то время. Потом вода стала резко уходить.

– Кажется, всё закончилось, – сказал Анатолий.

– Да, пап.

Открылся асфальт. Подъехали первые полицейские. Потом МЧС. Но они вывезли своих с «пожарки» и вывезли ментов – видимо, тех, кто не собирался «мочиться». Анатолий видел, что делается вокруг, но не понимал, что творится, почему так?

По илу и грязи он и Ника добрались до своего автомобиля (дочь сидела на руках, она потеряла обувь в воде), он лежал на боку, разбит.

Два полицейских стояли в стороне. Анатолий подошёл к ним.

– Что делать нам? – спросил он.

Один полицейский, не глядя на них, сказал:

– Зачем ехал? Не поехал – ничего не случилось бы.

Ударить этого хама Анатолий не решился. Да и дочь сидела на руках, грязная и оборванная, как и он сам, как многие, кто остался в живых.

– Папа, пить, – подала голос Ника.

– Вода есть? Попить ребёнку.

– Я эти вопросы не решаю. Ждите МЧС.

Автомобили скорой помощи так и не съезжались.

Приехало телевидение. Анатолий не разобрал, что за канал.

У него взяли интервью вместе с сидящей Никой на руках. Потом корреспондент напоила девочку минералкой.

– Напилась?

– Да, пап!

Телевизионщики стали снимать на видео трупы людей и животных, разбитые автомобили.

Анатолий пошёл с дочерью в сторону ото всего этого ужаса, туда, как ему казалось, где нет ужасающей действительности, в сторону от собирающейся толпы. Сели у дерева. Ушибленная голень и колено у него сильно болели, и он задрал джинсы на больной ноге – колено было синее.

– Папа, тебе больно?

– Совсем чуть-чуть, милая.

Прождали несколько часов. Время не ощущалось. Как будто застопорилось на месте.

Два вертолёта пролетели над головами. (Как потом узнал Анатолий – президент осматривал с высоты птичьего полёта место трагедии.)

Прошло ещё какое-то время. К ним подошли врачи, увезли на скорой помощи в больницу, в Анапу.

В кабинете у терапевта Ника пожаловалась, что у неё болит голова, она чуть не утонула вместе с папой.

Врач, женщина в возрасте, повернулась к Анатолию, сказала:

– У вашей дочери сильное сотрясение мозга и переохлаждение, – после обратилась к Нике: – Нечего придумывать, не было никакого наводнения, там было полметра воды, я всё видела по телевизору.

Ника растеряно посмотрела на отца:

– Папа, я же правду говорю, скажи доктору. Я не умею лгать.

Анатолий сказал:

– Дочь не врёт.

В ответ он услыхал:

– А вас кто ударил по голове?

Их выписали через два часа. Вечером Нику рвало, и у неё болела голова, но она мужественно говорила:

– Пап, у меня всё будет хорошо.

Анатолий же не мог собраться с мыслями. Усталость заполняла тело. Он подумал, где же правда? Или меня ударили по голове специально? Ладно – я! Дочь-то причём? Её тоже ударили. И вдруг до него дошло, что есть вещи, с которыми бороться невозможно, – природные катаклизмы, к примеру. А есть ещё люди, попавшие в беду – и создаётся такое впечатление, что кто-то борется с этими людьми… Для чего?

На этот вопрос он так и не смог ответить.

12 августа 2012 года

Как жить в мире, с которым ты совсем не согласен?.. Идти против течения? Или затаиться за кулисами и наблюдать оттуда? Но даже спрятавшись, я не стану довольным, ни единым днём своей жизни, ни единым сказанным словом. Уродство во мне, уродство вокруг. Самоотрицание. Тяга к самоуничтожению растёт медленно. И в то же время – существует надежда, она тоже прячется за кулисами, наблюдает, ждёт, что в одно прекрасное мгновение всё изменится, можно выйти из тени и показаться…

А кто-то идёт напролом. Это их выбор. Правильный ли?

В этой забегаловке подавали хорошее пиво. В последнее время я не пил водку, шалило сердце. А вот с почками, видимо, было всё зашибись, и я мог позволить себе пять-шесть кружек пива после работы.

Возвращаясь домой, я намеренно делал крюк, чтобы зайти в эту забегаловку.

Резя курил на улице. В последнее время внутри забегаловки курить запрещали.

Я подошёл, поздоровался. У Рези слезились глаза.

– Как дела?

Резя засмеялся. Он постоянно смеялся. Одних бодун озлобляет. Резю бодун веселил.

– Нормально, Витёк. Кошкин с женой поругался. Пошёл за водкой, – и вытер слёзы ладонью. Он забыл, видимо, носовой платок.

В забегаловке лили пиво. Водки не было. Но при определённых обстоятельствах, купив барменше шоколад, можно было раздавить бутылочку водки под пиво.

– С Олей, что ли? Она жена? Я думал – сожительница.

Кошкина я видел однажды с этой женщиной в забегаловке. Мы пили пиво вместе. У неё пахло изо рта парным молоком. Но всё равно было неприятно.

– Жена. Поругались. Сам знаешь, он водку пьёт только когда с ней ругается. А она уже заходила сюда, пока его нет. Выпила пива, ушла.

– За ним приходила?

– Наверно.

Мы побросали окурки в урну, культурные. Зашли в забегаловку. Курить на улице, когда идёт снег, да ещё и ветер – малоприятно, но лично я, курильщик со стажем, всегда предпочитал не накуренные помещения.

Взяли пива. Рижского. Местная пивоварня сварила новое пиво. Надо было попробовать.