Отказываться под предлогом того, что я и сама уже неплохо изучила интерьер всех трех этажей, не стоило — недальновидно и глупо щелкать по носу того, кто уже оскалил оба ряда зубов, — поэтому я покорно поднялась с матраса и последовала по коридору за провожатым.

— …ключ от входной двери ты ни с чем не перепутаешь — он самый длинный. Сигнализация отключается кодом, который я для тебя запишу, выучишь его наизусть, бумагу вернешь. Дверь на террасу тоже открывается с помощью последовательности цифр, она простая: щесть-три-восемь-ноль. Не сможешь запомнить, вскроешь замок. Для тебя не проблема, ведь так?…

Шпильку в свой адрес я пропустила мимо ушей.

Широкая спина и затылок наводили совсем на другие мысли: еще этим утром мы улыбались, пили на кухне кофе, делились глубокими взглядами, наслаждались кружащей в воздухе нежностью и каким-то странным молчаливым покоем. Тогда я была гостьей, а теперь вроде как хозяйкой…

Мда. Не смешно.

— …двери балкона на втором этаже открывать не стоит: на них из-за оттепели много льда, не сможешь потом закрыть. Туалеты есть на всех этажах, а туалетные принадлежности найдешь в кладовке, что справа от входа в спортзал, в подвале…

Может быть, попробовать вызвать Дэлла на откровенный разговор? Объяснить ему причины собственного поведения, попытаться донести то, что он сам никак не хочет ни увидеть, ни осознать? Вот только что именно сказать? «Дорогой, я так поступила только потому, что люблю тебя. Неужели не видишь? Нет? Тогда просто поверь мне…»

Плыл по комнатам сухой и деловитый голос Дэлла, плыли в моей голове отвлеченные мысли. Нет, еще не время и не место начинать подобные диалоги. Ничего кроме новых вспышек негодования они не вызовут, а поднявшаяся между нами стена и без того глуха, как кирпичная кладка старой крепости. Значит, только ждать и терпеть. Действовать осторожно и правильно, пробовать все, что можно пробовать, лишь бы переломить сложившееся положение вещей и наметить хотя бы призрачную положительную тенденцию.

В какой-то момент мы остановились. Я продолжала тонуть в размышлениях, а Дэлл говорить. На стол легла вторая пара ключей — моя — и вырванная из спирального блокнота страница с цифрами. Затем голос стих, а рука Дэлла потянулась ко внутреннему карману.

— Ах, да… чуть не забыл.

И по столу покатился небольшой металлический предмет. Небрежно брошенный, он уткнулся в ключи, повращался на месте и затих.

По поводу последнего Дэлл не стал ничего ни добавлять, ни пояснять, просто развернулся и вышел из комнаты, а я, все еще скованная и застывшая, словно вывешенная на морозном дворе простынь, какое-то время стояла и смотрела туда, где только что растворилась его фигура.

Вот и все, мне выдали ключи, живи и радуйся.

Радуйся, да…

Я тяжело вздохнула и повернулась к столу — взгляд уткнулся сначала в страницу, затем скользнул по ключам, и когда сфокусировался на третьем предмете, внутри что-то екнуло, а дыхание прервалось.

Кольцо.

На столе лежало золотое кольцо с инициалами Дэлла, золотое, аккуратное, женский вариант.

Теперь ладони дрожали, а сердце билось неровно и быстро, будто пытаясь сбежать из груди со словами «за что ты так со мной? За что? Не хочу, надоело, устало…»

Против воли взметнулась обида и негодование.

Он даже не надел его мне на палец. Не потрудился протянуть руку, взять мою ладонь и сделать так, чтобы священный ритуал выглядел правомерно совершенным. Бросил символ любви, словно гнутый медяк, мол, выпросила — получи. А дальше сама.

Сама…

Как всегда сама. Сама борись за жизнь, за счастье, за место под солнцем, за кусочек любви, которая никому кроме тебя, оказывается, и не нужна.

То был момент слабости, когда мне вдруг захотелось уйти. Не любят, не ждут, так зачем все это? Зачем…

Но я не позволила себе.

Дрожащими руками взяла со стола выпрошенное, выскуленное, почти насильно отобранное украшение и медленно, чувствуя боль в сердце, надела себе на палец.

Что ж, ты получила то, что хотела, — мужчину мечты на целый месяц.

От этой мысли и появившегося следом привкуса горечи во рту сделалось тошно.

Искусно выплавленные буквы «D» и «О» изящно переплелись друг с другом, символизируя союз и гармонию — все то, за что я так отчаянно боролась, и то, чего у меня никогда не было.

Хотелось плакать.

Но я лишь плотнее сжала зубы, взяла со стола ключи и записку и отправилась наверх.

* * *

— Не будь дураком, не причиняй девчонке вреда!

— Ты у нас самый мудрый, Халк, не так ли?

— А ты бесконечно тянешь за собой этот гребаный багаж из воспоминаний, лижешь собственные раны и лелеешь обиды. Для чего? Сколько раз я предлагал тебе затереть память? Живи свободно, дыши, радуйся!

— Я хочу помнить! — Взревел Одриард так громко, что Мак Аллертон, развалившийся в кресле со стаканом виски, поморщился. — Хочу помнить, разве ты не понимаешь?!

— Для чего? — Сенсор отряда, опершийся на захламленный бумагами стол в кабинете Чейзера, где они этим вечером собрались, сузил серые глаза. — Твое проклятье закончилось, ножа больше нет, но ты все равно считаешь себя вечно проклятым. Для чего? Ведь это твой сознательный выбор, оставаться раненым внутри.

— Это часть моей жизни, моего прошлого — да, поганая, дерьмовая часть, но она очень многое дала мне! — Дэлл залпом осушил очередной стакан, но не почувствовал ничего, кроме горечи на языке. Четвертый стакан, и никакого опьянения, что за хрень…

— Твоя злость нейтрализует алкоголь.

— Да шел бы ты… а то за***л уже!..

Халк поморщился от неоправданно жесткого ругательства, неопределенно передернул плечами и посмотрел на Мака, который пока не спешил вмешиваться в сложный диалог, считая, что специалист по психофизическим вмешательствам справится с задачей по успокоению разбушевавшегося товарища куда лучше. Но как оказалось, получалось плохо у них обоих.

— Ты изводишь мое спиртное напрасно. — Усмехнулся Аллертон, и Дэлл метнул в ответ грозный взгляд.

— Если бы оно помогало забыться, я изводил бы его куда интенсивнее.

— Ты ведь сам только что сказал, что не хочешь забываться…

— Забывать.

— И забываться тоже. Ты сам дал ей этот нож, и она сделала вполне предсказуемую вещь — использовала единственный шанс побыть с тобой какое-то время.

— Она насильно приказала стать ее Мужчиной.

— И что, ты теперь сотрешься?

Дэлл скрипнул зубами и едва снова не выругался. Им не понять. Никогда не понять.

— Знаете, вы, оба… — он опустил и наклонил голову, напоминая раненого быка, из чьего бока до сих пор торчала шпага, — когда я исполнял чьи-то прихоти, я терпел. Терпел и тогда, когда вставал против воли на колени, когда ложился в постель с тем, кого не хотел. Когда смотрел в глаза невинных людей, избивая их, когда исполнял грязную неблагодарную работу, когда по локти пачкался в чужой крови, которую не хотел пускать. Но единственное во что я верил, что однажды наступит момент, когда я сам, повторяю САМ смогу выбрать свою Женщину, и что этот выбор останется моим. Без принуждения. Понимаете, МОИМ? Но она пришла и сказала: «Теперь ей буду я», и я ничего не смог сделать, потому что сам дал ей нож…