Сам Аттила тоже едва не погиб. Он бежал (как пишет Иордан), но, возможно, просто отступил с поля боя и укрылся в традиционном убежище воина-кочевника – ограждении из повозок.

Ночь спутала все планы сражавшихся. Торисмуд, сын короля Теодорида, который удерживал центральный холм, спустился с него и, «думая, что он подошел к своим войскам, в глухую ночь наткнулся, не подозревая того, на повозки врагов». Он был ранен, сброшен с коня и чудом отбит своими воинами, после чего «отказался от дальнейшего намерения сражаться». Аэций тоже заблудился в темноте и «блуждал между врагами, трепеща, не случилось ли чего плохого с готами», но в конце концов отыскал лагерь союзников.

Утро показало, что потери с обеих сторон огромны, но в целом преимущество было на стороне римлян. Иордан пишет:

«На следующий день на рассвете [римляне] увидели, что поля загромождены трупами и что гунны не осмеливаются показаться; тогда они решили, что победа на их стороне, зная, что Аттила станет избегать войны лишь в том случае, если действительно будет уязвлен тяжелым поражением. Однако он не делал ничего такого, что соответствовало бы повержению в прах и униженности: наоборот, он бряцал оружием, трубил в трубы, угрожал набегом; он был подобен льву, прижатому охотничьими копьями к пещере и мечущемуся у входа в нее: уже не смея подняться на задние лапы, он все‐таки не перестает ужасать окрестности своим ревом. Так тревожил своих победителей этот воинственнейший король, хотя и окруженный».

Аэций, посовещавшись с готскими вождями, решил не возобновлять битву, а изнурить гуннов осадой, поскольку у них не было запасов продовольствия. Положение Аттилы было отчаянным. Он был готов к смерти и даже «соорудил костер из конских седел и собирался броситься в пламя, если бы противник прорвался, чтобы никто не возрадовался его ранению и чтобы господин столь многих племен не попал во власть врагов».

Аттилу и остатки его войска спасло недоверие, которое Аэций питал к собственным союзникам. Он опасался, что, в случае полного уничтожения гуннов, готы могут «утеснить Римскую империю». Поэтому он предложил старшему сыну погибшего короля Теодорида срочно возвращаться домой со своей армией, чтобы трон не захватили младшие братья.

На этом военные действия прекратились. Всего, по сведениям Иордана, на Каталаунских полях пало 180 тысяч человек; из них в главном сражении – 165 тысяч. Еще 15 тысяч гепидов и франков погибли, сразившись друг с другом в ночь перед битвой. Современник этих событий, испанский епископ и хронист Идаций, пишет, что павших было около 300 тысяч614.

«Аттила, заметив отход готов, долго еще оставался в лагере, предполагая со стороны врагов некую хитрость, как обыкновенно думают обо всем неожиданном. Но когда, вслед за отсутствием врагов, наступает длительная тишина, ум настраивается на мысль о победе, радость оживляется, и вот дух могучего короля вновь обращается к прежней вере в судьбу»615.

Вопрос о том, кто же победил на Каталаунских полях, остался в какой‐то мере открытым. Потери с обеих сторон были огромны, но соизмеримы друг с другом. Лагерь гуннов был окружен, но ни Аттила, ни его воины не сдались и не попали в плен. Не исключено, что они смогли бы прорваться через окружение. А уход готов, хотя и не был заслугой гуннов, давал им шанс на победу, если бы военные действия возобновились. Проспер Аквитанский писал: «…Побежденными следует считать гуннов на том основании, что те из них, кто выжил, лишившись уверенности в [исходе] сражения, стали отступать в свои [земли] »616.

Гунны отступили в Паннонию. Аттила вернулся в свою ставку на левобережье Истра и попытался вновь решить вопрос о дани, которую задолжала ему Восточная империя. Маркиан отправил к нему посла – некоего Аполлония. Тот переправился через Истр и прибыл в ставку Аттилы, но гуннский вождь отказался принять его, поскольку Аполлоний не привез ожидаемой дани. Впрочем, Аттила потребовал, чтобы подарки – обязательная принадлежность дипломатии того времени – были ему переданы. Аполлоний отвечал: «Скифы не должны требовать того, что они могут получить или как дар, или как добычу». Тем самым он, по мысли Приска, давал понять, «что Аттила получит либо подарки, если примет его как посланника, либо добычу, если отнимет их, убив его»617.

Переговоры ни к чему не привели. Аттила грозился пойти войной на Восточную империю, но вместо этого, вспомнив, что в Риме у него есть невеста, повел свои войска в Италию. Случилось это, согласно разным хронистам, в 451 или 452 году618.

Войско гуннов беспрепятственно переправилось через Альпы. Задержать его в горах было бы нетрудно, потому что конница не могла карабкаться по кручам, и римлянам достаточно было поставить заставы на перевалах. Но Аэций не был готов к такому повороту событий, Альпы остались без защиты, и в Риме началась паника. Аэций уже готовился вместе с императором покинуть Италию, «однако стыд подавил страх, поскольку считалось, что подобное [бегство] полно бесчестья и опасности»619.

Первым городом, лежавшим на пути гуннского войска, была Аквилея – столица провинции Венетий. Аттила осадил город, но взять его долгое время не мог – «внутри города сопротивлялись ему сильнейшие римские воины, а его собственное войско уже роптало и стремилось уйти». Но Аттила сумел укрепить воинский дух своей армии – эту историю передает Иордан:

«Однажды Аттила, проходя возле стен, раздумывал, распустить ли лагерь или же еще задержаться; вдруг он обратил внимание, что белоснежные птицы, а именно аисты, которые устраивают гнезда на верхушках домов, тащат птенцов из города и, вопреки своим привычкам, уносят их куда‐то за поля. А так как был он очень проницателен и пытлив, то и представил своим следующее соображение: “Посмотрите, – сказал он, – на этих птиц: предвидя будущее, они покидают город, которому грозит гибель; они бегут с укреплений, которые падут, так как опасность нависла над ними. Это не пустая примета, нельзя счесть ее неверной; в предчувствии событий, в страхе перед грядущим меняют они свои привычки”. Что же дальше? Этим снова воспламенил он души своих на завоевание Аквилейи. Построив осадные машины и применяя всякого рода метательные орудия, они немедля врываются в город, грабят, делят добычу, разоряют все с такой жестокостью, что, как кажется, не оставляют от города никаких следов»620.

Павел Диакон приводит список (вероятно, неполный) городов, разоренных гуннами. Он пишет: «Конкордию и Альтину, или иначе Патавий, соседние с Аквилеей города, он также разрушил, подобно последней, и сровнял с землей. После этого гунны, не встречая сопротивления, с яростью прошлись по всем венетским городам, то есть прошли через Вицентию, Верону, Бриксию, Бергамо и прочие города, а Медиолан (современный Милан. – Авт.) и Тицин, подвергнув той же участи, разграбили, но избавили от огня и меча. Затем, точно так же разграбив города Эмилии, они в конце концов разбили лагерь в том месте, где река Минций впадает в Пад (река По. – Авт.)» 621.