То есть с той стороны и с этой Две руки, протягиваемые над Летой и бездной Связало от крови ржавое передаточное звено. И ведь оно не одно! Все предатели и есть передатели - Как с рук на руки передают младенца, Который бьется как сердце, Которого здесь и сейчас удалось придушить. Но вон там и тогда он продолжает жить! Тело очень по разному можно убить. Но тому, что вне тела, нельзя помешать.

Рыжебородый (не то чтобы стихи услышав) – застыл на «своем» трупе; который – (даже) перестал хрустеть. Левая кисть рыжебородого, ушедшая за спину, словно бы расцвела.

Пальцы правой были как полуоткрытый клюв.

Они – много не досягали Стаса (тот был уже в дверях спортзала); но – того словно бы ошарашило в спину кувалдой; невидимый и даже воздуха не качнувший удар словно бы пришелся наискось и беглецу не препятствовал – разве что немного изогнул параллель, вдоль которой тот и устремлялся.

Стас, давно (по меркам происходящего сейчас) – переставший быть некасаемым и воздушным и ставший ощутимым и плотным, вломился головой в косяк и сразу же (раскроив себе череп) стал безмозглою куклой.

Стас – стал валиться и упал – совсем рядом с подобными ему трупами!

Не промедлив – рыжебородый даже и не переместился, но – оказался с ним рядом: перелетел и опустился на колено (уже с занесенною для удара рукой, но – не ударил) и вгляделся, вздрагивая (словно бы отлетающую душу вдыхая) ноздрями.

Стало ясно: На сегодня убийства кончились! Хватит ристаний на сегодня (почти точная цитата слов короля – из советского сериала: а как вы думаете, происходит Лазарева Субота).

Рыжебородый (словно бы распробовав отлетевшую душу Стаса) удивленно и даже обескураженно вопросил:

– Зачем «это» здесь? Что ему было нужно?

И была после этих слов еще более негромкая тишина. Даже те двое – на полу (со своими голенью и челюстью) словно бы призадумались и на миг перестали скулить; бандит с пистолетом – полностью выволок себя из раздевалки и ошарашенно разглядывал бойню.

– Я спросил, – сказал рыжебородый, не оборачиваясь.

Бандит – сделал движение губами, как бы собираясь ответить. Потом – сделал движение животом (как бы давясь желудком). Потом – его (как воздушный шарик) прорвало, и он зашипел пустым воздухом:

– Его интересовала Сенная.

– Всех сегодня интересует Сенная, – согласился рыжебородый и впервые(после своего бездумного и бессмысленного вмешательства в не менее бессмысленное побоище) огляделся.

Он – не чувствовал себя царём Николаем I, единственно царским Словом усмирившим здесь же (там – на Сенной) холерный бунт с убийствами врачей; он – не сопоставлял нелепое буйство Стаса с холерным бунтом.

Он – помянул Илью. Пришедшего (сюда) человека, унёсшего с собой (отсюда) отсроченную смерть. И увидел он тишину, и почти понял, что значит быть «никем».

Лежали (посреди этой тишины) – пятеро мертвых, двое изувеченных и один обеспамятовавший Олег; всё «это» было – даже не бессмысленно; но – этого как бы не было вовсе (настолько происшедшее – не имело значение)!

И тогда рыжебородому на миг показалось, что и он все еще человек.

Впрочем, он человеком уже не был. Как и убитый им незваный гость. В отличие от предыдущего незваного гостя, тоже им (но – по его собственному решению) убитого.

Видел ли происшедшее со Стасом «составной» египтянин Пентавер (который – вполне человеком тоже не был)? Был ли он где-либо здесь и сейчас неподалёку, чтобы лице-зреть результат?

Тот самый результат – которого не было.

Более того – а был ли в древнем Египте именно «такой» Пентавер (жаждущий прижизненной нано-божественной реализации человек-убийца)?

Пожалуй, это не только главный вопрос всей нынешней человеческой цивилизации, а еще и самоопределение для каждого человека: есть ли он вообще?

– Конечно, есть, – сказала смерть. – Ведь я (у каждого человека) – обязательно есть. Если понимать меня – как самоопределение.

А вот прошлого Пентавера (действительно) – на месте побоища в Атлантиде не было. Как раз в этот момент он (как прошлый Цыбин) – был совсем в другом месте и в другом обществе: с ним рядом сидела некая девчушка (хорошо нам знакомая – не только по её беседе с Ильёй о смысле всего).

Эта девчушка (смерть) – позиционировала себя как само-определение всех и вся. Итак – (она) смерть: видом (для отведавших её) – она была самая что ни на есть обыкновенная человеческая девушка-подросток.

Ничего не было в ней непреклонного, наличествовала даже какая-то жалкость. Та самая жалкость, те же самые беспомощность и недомыслие, что проглядывают в наглости подростка.

Или – даже стайки подростков!

Или – даже в стайке пираний (лобастых таких рыбиц), готовой тебя растерзать; но – настолько все эти потуги убить – ничтожны, что они – даже сочувствия не вызывают, лишь уверенное сожаление.

Повзрослеешь (в смерть) – поумнеешь (если – сумеешь суметь); а пока – придётся мне тебя потерпеть (смерть); но – смерть (эта самая девчушка) с легкой досадой отринула домыслы, сделав движение:

– Не всё так просто.

Нынешний Пентавер – молча согласился (с «не такой» простотой); но – нынешним (убитым – которому предстоит воскресать) Стасом он всё же не был; хотя именно они (казалось бы) – оба решали судьбы мироздания.

Казалось бы, оба (ибо – никто кроме них) – решали на-всегда: как именно поступать с «происшедшей» смертью; решали – и лишь потому приоткрылось, что у самой смерти (на все её миротворения) – не очень-то много этого «на-всегда».

Нынешний Пентавер – заперт (заживо мумифицирован) в теле поэта; но – иллюзию свободы ему придаёт энергия ци серийного душегуба Цыбина; почему (именно) эта троица оказалась центром поворота