уже уцепился губами за воздух.

Неизвестная рука ещё раз (не менее вовремя) ударила его. Стас – начал дышать; уже через миг (похвальная реакция) он стал оглядываться на своего негаданного спасителя и благодарить его.

Ещё и не отдышавшись – он увидел: прямо перед ним (точнее – прямо позади него) стоял мужчина на вид лет тридцати, очень спокойный и высокий.

Каких-либо выражений на лице спасителя – не угадывалось (вообще ничего не предугадывалось – оно ещё как бы не тосковало о форме); но (вместе с тем) – черты его лица (совсем как у известного горлана-главаря Маяковского) были правильны и грубоваты, хотя и не до окаменелости.

– Это я так выгляжу? – спросил «здешний» Цыбин у смерти.

– Да, – ответила смерть.

– У меня совсем другое об-личие.

– Это в своём Санкт-Ленинграде ты облекаешься в другую личину. Там ты – душегуб по уму, словоохотливый Раскольников. Здесь ты – умный, сильный и молчаливый злодей. Я бы даже сказала, что (здесь и сейчас) ты почти одушевлен и волшебен, благодаря своей (здесь и сейчас) вечной женщине.

– А-а! – сказал Спиныч… И поправил челюсть… А-а!

То есть он, сказавши а и б, ничего не сказал об омеге; но – всё это было сказано очень прямо.

Меж тем Стас – преодолел свою давку в груди. Не без чужой помощи, вестимо. Хотя он и полагал, что сейчас в его груди словно бы (корпускулярные) толпы за-толпятся. Ведь казалось – туда более никто не протолкнётся.

Он и знать не знал, что и толпы, и реальности ему ещё только при-снятся.

Незваный (Стасом) помощник – оказывался, наверное, даже красив; причём – той красотой, что иным бывает дарована (но – оказывается бесполезна): сила, переполнявшая этого человека, к его красоте не относилась никак.

Ибо – душа его была питаема совсем иною пищей; в движениях же (и в готовности что-либо отдать даром) – он был скуп! Он – заглянул Стасу в глаза и улыбнулся, блеснув золотом (Стасу их фальшь была неведома) челюстей: словно бы волшебная щука плеснула хвостом.

Сразу стало нестерпимо душно (и ещё один раз ударило сердце).

– Ну как? – безразлично спросил незваный помощник.

Стас сделал над собой серьезное усилие и сумел не отвести глаз, а потом даже произнести, мелко кивнув и почти при этом надломив одеревеневшую шею:

– Спасибо. Уже все нормально.

– Да? – удивился незваный помощник.

– Да.

Стас решил настоять на своей непоколебимости. Неосознанно, но – очень несвоевременно (или очень во-время – это всё равно).

Мужчина в ответ лишь улыбнулся одними губами и (о Стасе уже забывая) сказал ему:

– Вот и ладно. Ты больше не пей здесь, хорошо? – и тотчас отвернулся и, не дожидаясь ответа, ушел к своему столику и сидевшей за столиком компании – оставив Стаса, как оставляют лежачий камень, под который не подтекут перемены!

Немногие имеют возможность быть независимыми: это преимущество сильных! А если ты мнишь себя независимым от любых принуждений (воспитание, вера, гордыня), хотя (не смотря на мнение) – ты не из Перворожденных (явившихся за-до-лго до принуждений), а если ты независим – сугубо движением незрелой души, то – ты до дерзости смел!

То есть (попросту) – глуп, ибо – ты безрассуден и от рассудка свободен; но – есть ли во всем этом благо тебе? Что означает – кто поможет тебе, когда ты беспомощен и независим? Никто не поможет.

Лишь (не принадлежащее тебе) Первородство – может (если восхочет) помочь; разве что: помощь Первородства – только лишь в предъявлении невообразимой меры: сможешь ли быть вровень тому, что изначально – экзи’станс экзи’станса, чистота чистоты и душа души, и знать не знает ни добра и зла, ни смерти?

– Это вряд ли, – сказала смерть.

Смерть – вот только что стояла (вместе с Золотозубым, разве что – незримо) за спиной Стаса; но – скоро ей предстоит посмотреть Стасу в лицо!

Она спросила у Золотозубого («здешнего» Цыбина):

– Ты видишь, каким ты ему видишься?

– Ничего интересного он не видит.

Смерть усмехнулась:

– Пока ничего. Дальше будет дальше.

Он сказал – на это (и все они, ученики Лилит – сказали бы на это):

– Ты, смерть, всегда пустословишь.

Но – она тоже умела играть словами и людьми:

– Ты ошибаешься, я всегда пусто-славлю. Кстати, твоя Единственная Женщина – тоже пусто-словит (и все женщины – тоже).

Будь Золотозубый – Пентавером (отцеубийцей в теле поэта, к которому прибавлена энергия ци серийного душегуба), он бы обязательно подумал об Ариадне; впрочем, попутчику Лилит – не след думать об оче-видном:

А будь ты – «настоящий» ты, как бы ты («составной») подумал об Ариадне? А вот как:

Итак – ты маленьким Люцифером нисходишь в Лабиринт своей падшей природы, не предвидя опасностей и не умея называть их по имени (вот одна из причин снисхождения Яны к поэтам, подвижникам именования), и с пути ты неизбежно сбиваешься – ведь ты не нуждаешься ни в каких ариаднах! Которые жаждут, чтобы из Лабиринта ты выбрался именно к ней.

Но – без Ариадны ты остаешься один на один с Минотавром собственной совести (ах, и здесь христианство с его символикой Вести: припомним эту странную встречу в убогой келье!); предположим, ты погибаешь, но погибель твоя происходит так далеко от понимания людей, что они ее не чувствуют – а ты уже не можешь вернуться назад! Тебе не вернуться даже к состраданью людей и стать их преданием; из тебя получилась еще одна прекрасная неудача…

Каково тебе без Ариадны?

– Да, каково? – спросила у «всего» Адама (то есть – у всех его я) его личная смерть. Потом пред-ло-жила (как всегда, предло-лживо):

– Пусти меня к нему. Будет забавно.

– Ничего забавного. Пока смотри. Пущу к нему позже.

– Хорошо.

Поэтому – какое-то время Стас ещё оставался неподвижен. Что-то его тревожило, что-то было просыпано по краям его заключенной в падшую форму души; но – две