— Вот и замечательно, — натянуто улыбнулся «следователь». — Вернемся к этой беседе сразу после того, как остальные прибудут в лагерь.

Он шагнул к выходу. Уже на пороге обернулся:

— Но Ниольтари все же должна убедиться, что ты не лжешь. Будь терпелив, пленник.

— А можно… без нее? — дрогнувшим голосом спросил я.

— Разумеется, — эльф опять улыбнулся. — Всего лишь открой мне свой разум, и тогда помощь Ниольтари не понадобится.

Ну уж нет. Он либо поймет, что я и правда не в курсе, — и тогда меня убьют сразу. Я еще не докатился до того, чтобы желать такого. Либо вообще узнает, что я из чужого мира, — и тогда, скорее всего, доживать мне придется подопытной мышью. И я сомневаюсь, что это лучше, чем пытки… Как бы не наоборот.

А допроса этой умелицы я не вынесу — наверняка признаюсь.

— Х-хорошо… — с трудом выговорил я, внутренне подобравшись. Сейчас будет непросто… Надо привлечь весь свой актерский талант. С которым у меня всегда было туговато.

И вновь — глаза в глаза. Я силился не поддаваться внедряемым эмоциям, но и не отторгать их. Оставить как бы фоном. И говорил, говорил… Про подвал, тот самый подвал с осклизлыми стенами… Про начертанную на полу схему — об этом узнал из книги алхимика. Как в круге на пересечении линий рождалась громада из чужеродной плоти… Как колдун в черной мантии повелительно простер руки, отдавая химере приказ… Это уж из воображения. И усиленно ковырялся в памяти, чтобы подсунуть ушастому этот образ — вдруг он мысли читает?

Я застыл, боясь разорвать зрительный контакт. Получилось или нет?

— Ты издеваешься, гнилокровое отродье⁈ — взъярился «добрый эльф». Личина показного благодушия наконец-то слетела с него, обнажив неприглядный набор: гнев, отвращение и… страх? Женщина в деревянном кресле, которая до того старалась даже не дышать, протяжно всхлипнула и попыталась срастись с мебелью.

Длинноухий шумно вздохнул, странно пошевелил пальцами. Теперь, когда он не сдерживал себя, стало видно, что он старше, чем я думал. Намного старше.

Он склонился надо мной и зашипел в лицо:

— Да как ты смеешь! Ты будешь долго, долго гнить заживо! Однако все равно дашь нам сведения, которых мы требуем! Так и будет!

Я все еще сидел с недоуменным видом, прикидываясь валенком. Хотя в горле застрял ледяной комок. Что эльфы делают в мирном настроении — уже почувствовал. А на что они способны, когда злы?

— Я ненавижу вас, маложивущие и малоумные, — не унимался «эсэсовец». Серьезно его проняло. — Вы украли наш мир, наши ремесла и нашу магию. Вы бездарны, не можете овладеть истинным волшебством, но вы нашли какое-то свое, уродливое и ублюдочное подобие. И пользуетесь им. Вы извращаете мироздание, ломаете и выворачиваете его, кромсаете и перекраиваете для своих мерзких надобностей. И это не проходит даром. Вы порождаете чудовищных созданий и даже наловчились поднимать, возвращать мертвую плоть. Наш народ даже не представлял, что такое надругательство возможно, пока не столкнулся с вами! Вы сводите живое и неживое в одной кошмарной твари. Вы ведете за собой ужас. Вы плодитесь, как насекомые, и тяжесть ваших преступлений растет с каждым поколением. Скоро их груз станет неподъемным. Мир плачет от того, что вы с ним творите. Вы глухие, вы не слышите этого, но мой народ слышит. Вам не должно быть места в нем.

Золотые глаза горели, словно фонари. А ведь в шатре темнее не стало. Почему тогда светятся сильнее?

Неистово сияя взглядом, длинноухий нервно прошелся от одной матерчатой стенки к другой. Выглянул из пыточной, долго смотрел куда-то в небо. Опустил плечи, барабаня пальцами по деревянной подпорке. Прямо как человек.

Затем он вернулся и снова навис надо мной. Тонкие ноздри гневно раздувались, темные узкие брови сошлись на переносице. Он выдохнул:

— А тебя я ненавижу особенно, яростным пламенем, до самых глубин чистой души. Ты — укравший кровь звезд, кровь моего народа. Кровь хранителей мира. Ты — животное из лесных болот, которое похитило частицу высшей благодати и испоганило саму суть ее. Насмешка над всем святым. Ты хуже любого человека. И ты так похож на них своей гадкой, пакостной сущностью.

Пару мгновений мне казалось, что он сейчас заколет меня пыточным острием — оно лежало на столике неподалеку, «следователю» только руку протянуть. Но обошлось. Он просто выплеснул те чувства, что накопились — быть может, за века. Эльфы же долго живут?

Не убьет пока, конечно, — они же не узнали, что хотели. Однако жизнь моя теперь вряд ли станет лучше. Хотя казалось бы, куда уж хуже.

Я молчал, глядя на него. Он тоже. Измученная пленница, естественно, тоже молчала — сидела чуть живая от страха. Снаружи донесся далекий резкий вскрик.

Эльф вздрогнул, будто пришел в себя, развернулся на пятках и метнулся из шатра.

Так-так-так! Вот оно! Никто не видит! Я подождал несколько минут, не вернется ли ушастый. Но он вроде не торопился обратно. Тогда я начал дергаться и извиваться всем телом, стремясь ослабить веревки. Увы — бесполезно. Ни одна не поддалась, да и плаха врыта на совесть — не раскачаешь. Плохо, плохо! И когтями не поработаешь — их две с половиной штуки осталось. И руки так болят, что ничего не выйдет.

— Так-к т-ты к-к-кто, а? — некстати отмерла перепуганная соседка. Зубы у нее стучали, сама мелко тряслась. Эк ее впечатлило-то.

— Я этот… Тролль, — буркнул я, стараясь все же дотянуться мизинцем до веревки. Нет, никак… А на большом пальце коготь сломан.

Она задумалась, опять устремив взгляд в пустоту. А я продолжал выкручиваться из веревок. Не получалось. Хотя на кистях, кажется, чуть ослабло… Были бы когти! Никогда в них при прежней жизни не нуждался, а тут на тебе…

— Вроде не похож, — внезапно усомнилась подруга по несчастью. — Тролли сильно выше. Но они… И тело у них — как бочка.

— Какие? — раздраженно переспросил я. И понял, что не узнал выражение. О, старый добрый языковой барьер! А я даже привык, что ушастых фашистов понимаю чуть ли не с полуслова.

— Ну такие… широкие, — медленно выговорила она. — Охотники видали…

— Хорошо, — бросил я. — Ты знаешь, как можно… уйти отсюда? Ты можешь… вылезти и развязать меня?

Дурацкий вопрос, конечно. Я отлично помнил, что кресло фиксирует руки намертво. И естественно,